– Мэтти, а какое у тебя сегодня слово дня?
– Короткощетинистый.
– Что это значит?
– Покрытый щетиной. Короткими жесткими волосками.
– А ты можешь составить с ним продолжение?
– Предложение, Бет, а не продолжение. Нет, не могу. Я не знаю ничего короткощетинистого.
Она немного подумала, затем сказала:
– Например, папина борода. А еще поросенок.
Я рассмеялась.
– А ведь ты права, – сказала я.
Она улыбнулась и взяла меня за руку.
– Хорошо, что ты не уезжаешь в колледж, Мэтт. Я так рада, что ты останешься с нами. Ты ведь не уедешь, правда? Ты останешься и выйдешь за Ройала Лумиса, да? Эбби говорит, он в тебя втрескался.
– Я никуда не еду, Бет, – сказала я и вымучила из себя улыбку.
Я все больше и больше уверялась, что моя мечта о колледже – это всего лишь мечта и не более того. Я не могла уехать. В глубине души я всегда это знала. Даже если бы я не влюбилась в Ройала. Даже если бы я заработала у мисс Уилкокс на билет на поезд и даже если бы папа сам проводил меня на станцию. Я поклялась маме, что останусь.
Я попыталась думать о будущем. О том, которое действительно будет, а не о том, которое в мечтах. Я думала о том, что мы с Ройалом будем делать в День поминовения – пойдем слушать городской оркестр в Олд-Фордж или отправимся в Инлет на пикник. И стоит ли мне потратить часть тех трех долларов, что я уже заработала у мисс Уилкокс, на ткань для новой юбки, или лучше отложить все целиком на серьезные покупки для хозяйства.
Когда мы дошли до дома Эмми, я с удивлением увидела, что все ее дети собрались во дворе. Том и Сьюзи с малышом Люциусом прятались от дождя под сосной, Дженни, Билли, Миртон и Клара стояли в грязи, одежда их промокла насквозь, волосы прилипли к головам. Я посмотрела на печную трубу на крыше унылого серого домика Эмми. Дым не шел. Эти бедолаги, должно быть, промерзли до костей, а в доме даже огонь не разведен. Так и заболеть недолго. Во мне вспыхнула злость. Обычно мне было жалко Эмми, но иногда я на нее сердилась. Мама семерых детей – а ведет себя так, что ясно: ей самой нужна мама.
Увидев меня и Бет, дети сгрудились вокруг нас, как котята вокруг ведерка с молоком. Их всегда оказывалось больше, этих детей, чем мне помнилось.
– Почему вы торчите под дождем? – спросила я.
– Мама велела нам выйти. Она занята, – ответил Миртон, утирая нос рукавом.
– Чем занята? – спросила я.
– Там мистер Лумис. Он помогает ей чинить печку. Она сказала, это опасно, и чтобы мы не возвращались в дом, пока он не закончит, – объяснил Томми.
– Глупости. Я уверена, что вам можно быть внутри, – сказала я, не понимая, что уж такого опасного в ремонте дровяной печи.
– Мэтти, тебе туда нельзя. Не заходи, – в голосе Тома послышался страх. – Они разобрали печь, все разложено на полу.
– Ерунда, Том, это всего лишь печка. Я буду осторожна, – сказала я раздраженно. – Я пришла сюда под дождем, потому что ты меня попросил, и я не уйду, пока не увижу твою маму.
Я поднялась по разбитым ступенькам на крыльцо. Единственное выходящее на улицу окно было прямо рядом с дверью. Я глянула туда, прежде чем постучать, – просто увериться, что части печи не лежат прямо у порога, – и застыла на месте.
Эмми перегнулась через плиту, юбки ее были задраны выше пояса. Мистер Лумис пристроился позади нее, его штаны были спущены до лодыжек. И никто из них ничего не чинил.
Я развернулась, схватила Бет за руку и потащила с крыльца вниз.
– Ой, Мэтти, ты чего? Отпусти! – заныла она.
– Томми… скажи маме… скажи ей, что я зайду позже, ладно? Хорошо, Том? Вот… вот лепешки. Отдашь ей, когда… когда сможешь.
Томми не ответил. Его худенькие плечи сгорбились под бременем того, что он вынужден был знать. И я теперь ощущала это бремя, и оно меня злило. Я не хотела тащить его на себе. Томми взял угощение, не глядя на меня. Я была этому рада – я тоже не могла смотреть ему в глаза.
– Мы что, не пойдем в дом, Мэтт? Я думала, ты хочешь повидаться с Эмми.
– Позже, Бет. Эмми занята. Она чинит плиту. Это опасно.
– Но ты же сказала…
– Мало ли что я сказала. Пошли!
Всю дорогу домой Бет ныла и терла локоть. А я пыталась уговорить себя, будто ничего не видела, потому что увиденное было так уродливо, грубо и отвратительно, что больше напоминало животных на скотном дворе, чем мужчину и женщину. Это не выглядело как занятия любовью; это выглядело как все те грязные слова, какими это называют. Неужели, думала я, именно так у Минни появились ее малыши? И именно так у мамы появились мы? И именно так все будет у нас с Ройалом, когда мы поженимся? Если да, то я лучше сразу скажу ему, чтоб держался от меня подальше, потому что я ничего подобного делать не собираюсь.
Бедный Томми. Его братишки и сестренки, по-видимому, не знали, что происходит в доме, но он знал, это точно. Я надеялась, что миссис Лумис не узнает. И Ройал, и его братья. Это причинило бы им ужасные страдания. Бет ничего не видела, и Томми наверняка никому не скажет, ему слишком стыдно. Так что это останется тайной. Никто никогда не узнает.
Когда мы наконец свернули на нашу подъездную дорожку – обувь промокла насквозь, подолы юбок в грязи, – я вдруг поняла, что знаю, к чему применить мое слово дня. Полы рубахи мистера Лумиса не закрывали его голый зад, и я видела – хотя предпочла бы никогда в жизни не видеть, – что зад этот был бледный, дряблый и в высшей степени короткощетинистый.
Убери эти письма, Мэтти, говорю я себе.
Нет, отвечаю я себе же.
Ты ничуть не лучше, чем твоя тетка Джози. Читать чужие письма – это в ее духе. Ты шпионишь. Лезешь в чужую жизнь.
А мне плевать.
Прекрати. Засыпай. Ты уже знаешь все, что тебе надо.
Но это не так. Я знаю, что Грейс была беременна. И знаю, что забеременела она от Честера Джиллета. И я думаю, что они сбежали в «Гленмор», чтобы тайно обвенчаться. Не знаю я только одного, и если я сумею это выяснить, то спокойно отложу письма в сторонку и усну. Я не знаю, почему Честер Джиллет записался в гостевой книге Чарльзом Джеромом, и я буду читать дальше, пока не узнáю.
Южный Оцелик
25 июня 1906
Дорогой Честер,
я чересчур утомлена, чтобы написать большое хорошее письмо, и даже выводить ровные строчки мне трудно, но я весь день чувствовала себя не в своей тарелке и до сих пор не могу уснуть – от стыда за то, что утром написала тебе так злобно. Поэтому я и пишу сейчас, чтобы попросить у тебя прощения, милый. Я была сердита и наговорила такого, чего ни в коем случае не должна была говорить, и мне очень стыдно, дорогой. Прости меня. Я места себе не найду, пока ты не напишешь, что прощаешь… Я очень, очень утомилась сегодня, милый. Я весь день помогала маме с шитьем… Я никогда не любила перешивать платья, а сейчас это еще в десять раз хуже. Ох, Честер, ты не представляешь, как я буду счастлива, когда все эти тревоги и волнения останутся позади… Боюсь, что время до нашей встречи будет тянуться невыносимо долго… О, милый Честер, до чего же мне грустно. Честер, умоляю, не жди конца недели. Разве ты не сможешь приехать в ее начале? Честер, ты не представляешь, как ты мне сейчас нужен…
