Меня так и распирало – до того хотелось поделиться с кем-нибудь секретом, что скандальная поэтесса, вызывающая возмущение у всей страны, живет тут, среди нас. Я могла бы рассказать Уиверу, но давно его не видела. Он был уже в «Гленморе», помогал готовить лодки к сезону и красить веранду. Я могла бы рассказать Эбби, но опасалась, что она проговорится своей лучшей подружке Джейн Майли, а эта Джейн разболтает остальным. Мисс Уилкокс плохо придется, если станет известно, кто она на самом деле, – ведь вон как все ополчились на «Далекую музыку». Но больше всего мне хотелось рассказать Ройалу, чтобы это была наша с ним тайна, только наша, на двоих, – да только он не давал мне и слóва вставить.
– Глянь на эту полоску, Мэтт, – говорил он, поводя рукой перед собой. – Ровная, плоская, и тут же ручеек течет. Славная, плодородная землица. Я б ее вмиг распахал под кукурузу.
Земля, о которой шла речь, не вся была собственностью Лумисов – часть ее принадлежала Эмми Хаббард, а часть моему отцу.
– Я так думаю, Эмми нашла бы что на это возразить. Да и мой папа тоже.
Ройал пожал плечами:
– Но помечтать-то можно человеку?
И не успела я хоть что-то ответить, как он спросил, не против ли я прокатиться с ним этим же вечером до Инлета и обратно. Я сказала, что не против. И как только я это сказала, он отпустил Ромашку, затянул меня под клены и поцеловал. Подозреваю, что безмолвный язык моего тела и впрямь оказался красноречивым, потому что я хотела, чтобы Ройал сделал именно это. Он вжался в меня всем телом и поцеловал в шею, и все сильное и прочное во мне – сердце, и кости, и мышцы, и внутренности – все размякло и растаяло от его тепла. Я в первый раз осмелилась прикоснуться к нему. Должно быть, это прекрасный майский день сделал меня такой смелой. От красоты весеннего леса недолго и рассудка лишиться. Я провела пальцами по рукам Ройала снизу вверх, а потом положила ладони ему на грудь. Сердце его билось ровно, медленно, не то что мое, стучавшее, как молотилка. Я подумала, что у парней это происходит иначе, чем у девушек. Его руки обхватили мою талию, а потом одна поползла ниже. К месту, про которое мама говорила, что трогать его нельзя никому, кроме мужа.
– Ройал, нет.
– Да ладно тебе, Мэтти, все путем.
Он отстранился и нахмурился, лицо его помрачнело, и я почуяла, что сделала что-то не то. Моим словом дня было отсечение – это процесс, когда что-то отрезают или резко прекращают. Я ощутила значение этого слова, глядя в лицо Ройала, словно закрытое тучами. Мне стало вдруг так страшно и одиноко, будто я отсекла себя от солнечного света.
Ройял уставился в землю, потом снова посмотрел на меня.
– Я не побаловаться хочу, Мэтт, ты не думай. Я уж и кольцо присмотрел у «Таттла».
Вместо ответа я только захлопала глазами, не понимая, о чем он.
Он вздохнул и покачал головой:
– Если б я его купил, ты б его взяла?
Боже правый, так он об этом кольце! Я-то думала, речь о кольце для упряжи или для подъемного блока, а он, оказывается, имел в виду настоящее кольцо. Как то, которое его брат Дэн подарил Белинде Беккер.
– Да! Взяла бы, – прошептала я.
А потом обняла его за шею и поцеловала и чуть не расплакалась от облегчения, когда он поцеловал меня в ответ. Я не подумала о том, что означает мое «да». В тот миг я мечтала только о Ройале – и не понимала, что сказать ему «да» означает сказать «нет» всем остальным моим мечтам.
– Ладно тогда, – сказал он, отодвигаясь от меня. – Вечером после ужина за тобой зайду.
– Ладно.
Он поднял Ромашкину веревку и вручил мне, и дальше до самого дома я шла одна. И только гораздо позже, после того как он зашел к нам и спросил папу, можно ли повезти меня покататься, и мы съездили в Инлет и обратно, и я лежала в спальне, перебирая в памяти все до единого его поцелуи, – только тогда я задумалась: не должен ли он был, говоря о кольце, сказать мне, что он меня любит? Или, может быть, он скажет это позже…
Короткощети́нистый
– А этот Билл Митчелл, проклятый, как бес…
– Бет, не ругайся.
– Я и не ругалась, Мэтт, это песня такая. Чуть что не по нем, сразу в драку он лез…
– Может, споешь что-нибудь другое, с хорошими словами? Помнишь, преподобный Миллер тебя учил? «Вперед, Христово воинство…»?
Она сморщила нос.
– Мне «Поселок девятнадцать» больше нравится. Про лесорубов веселее, чем про Иисуса. Он небось и бревно вращать не умел. Да и куда ему, в этой его ночной рубашке.
Ближайшая церковь была в Инлете, и мы там не появлялись с тех самых пор, как умерла мама. Это она заставляла нас туда ходить. Папа религией не интересовался. Я подумала, не сводить ли мне сестер в церковь в воскресенье.
– Джим Лу на него обозлился на днях и отколошматил на радость парням…
Я вздохнула и оставила Бетти в покое – пусть себе поет. Мы с ней шли к Эмми Хаббард, прижавшись друг к дружке под старым маминым черным зонтиком. По зонтику мягко барабанил дождь, тот теплый дождик, от которого все вокруг нас – и трава, и грунтовая дорога, и бальзамины, и фиалки, и ландыши – становилось ярче и пахло острее.
Бет допела песню.
– А Эмми уезжает, да, Мэтт? – спросила она. – И дети тоже? Томми ведь так сказал?
– Не знаю. Может быть, она нам расскажет.
Томми и Дженни сегодня опять приходили к нам завтракать, и Томми был очень печален. Он рассказал нам о письме, которое Эмми получила от Арна Сэттерли. Это было уже второе письмо. В первом (о нем я подслушала в доме тети Джози, но, когда Эмми пришла к нам спросить у папы, что это все значит, мне пришлось притвориться, будто я ни сном ни духом) говорилось, что ее земля будет продана с аукциона. Томми сказал, во втором письме была названа дата – 20 августа. Он сказал, что его мама от этого письма стала сама не своя и все время плачет, а мамы Уивера нет дома, она продает цыплят на станции, и не могу ли я прийти, пожалуйста, пожалуйста.
Уйти из дома сразу я не могла. По утрам хлопот был полон рот, потому что коровы давали очень много молока. К тому же пришла пора сажать капусту. Накануне было полнолуние, а овощи, у которых есть голова, нужно сажать при полной луне, чтобы они глядели на нее и росли такими же большими и круглыми. Однако после обеда я завернула остатки лепешек и отправилась к Хаббардам. Я специально напекла побольше, в расчете на детей Эмми. Теперь, когда стали капать «молочные» деньги, мы могли позволить себе быть щедрее.
Бет щебетала без умолку. Про автомобиль мисс Уилкокс, и что Бёрнапы всей семьей свалились с гриппом, и что через Игл-Бэй вчера проезжал пульмановский вагон Джона Моргана, и что Джим Лумис жестоко разыграл детей какого-то туриста, которые хотели покататься на лодках на Четвертом озере, сказав им, чтоб пошли в отель «Игл-Бэй» и спросили там Уорнека Брауна – мол, он их проводит; и они так и сделали, дурачки городские, которые знать не знают того, что известно всем на свете: «Уорнек Браун» – это не человек, а сорт табака. Бет перескакивала с темы на тему с быстротой колибри, пока наконец не спросила:
