– Ты это чего?
Папа. Стоит рядом с Ромашкой и смотрит на меня, хмурится.
– Ничего, – ответила я, утирая глаза. Схватила ведро и проскочила мимо папы в пристройку к хлеву.
Сливая молоко в чан отстаиваться, я услышала за спиной папины шаги.
– Мэтти, не знаю, что Пьер тебе наобещал, но когда он что-то сулит, это виски в нем говорит, а не он. Ты же это знаешь, верно? Он не хотел дурного, он просто так устроен.
Я слышала, как папа шагнул еще ближе ко мне, чувствовала его взгляд между лопатками.
– Все в порядке, папа, – резко ответила я. – Скоро закончу и приду.
Он остановился и постоял немного на одном месте, потом ушел. В кои-то веки я порадовалась, что вся возня с молоком поручена мне. Порадовалась, что осталась одна, пока разливаю молоко по чанам. И никто не увидит, как я сижу тут на скамейке и реву. Только справедливо, что дядя нарушил слово, которое дал мне: ведь и я хотела нарушить обещание, которое дала.
Наплакавшись, я вытерла лицо, накрыла молочные чаны марлей и пошла в кухню. Эбби уже занялась ужином. Нынче не будет яблочных оладий и сахарных пирогов. Не будет песен. Музыки. Рассказов.
Зато будет свежий шпинат, первый урожай. И картошка с беконом, который папа выменял у мистера Экклера. И большой кувшин молока, и хлеб, и мисочка масла, чтобы мазать на хлеб.
Всю эту еду для нас добыл папа.
Он стоял у раковины. Я вгляделась в него. Он мыл руки, плескал себе воду в лицо. Мама покинула нас. И брат тоже. А теперь удрал и наш безответственный, бестолковый дядюшка. Но папа остался с нами. Он всегда оставался с нами.
Я вгляделась в него. Пятна пота на рубашке. Крупные руки в ссадинах и шрамах. Грязное, усталое лицо. Вспомнила, как несколько дней назад, лежа в постели, я перед сном мечтала: вот покажу ему дядины деньги и скажу, что уезжаю.
Мне стало очень стыдно.
С мертвыми не поспоришь. Что ни скажи, последнее слово останется за ними.
Я пытаюсь договориться с Грейс, пока сижу подле нее. Объясняю, что напрасно она отдала мне свои письма, что, тайком выбираясь с чердака ночью, я рискую своим местом в отеле, а заработок необходим мне, потому что я собралась замуж и на эти деньги мы купим плиту и кастрюльки-сковородки. Я говорю ей: вполне может быть, что Чарльз Джером и в самом деле Чарльз Джером, а Честер Джиллет – совсем другой человек, а что она звала Чарльза Честером и писала «Честер, я все время плачу» и «Честер, скучаешь ли ты по мне» – это совпадение (хотя, конечно, довольно странное) и ничего не доказывает. Я говорю ей, что уже достаточно рисковала ради нее и больше так делать не буду. Говорю, что и письма ее больше читать не стану, а если она вручила мне их с такой задней мыслью, то, значит, она очень эгоистична и лукава.
Была. Эгоистичной и лукавой или еще какой – она была.
Пока я препираюсь с ней, я смотрю на ее руку, потому что не могу больше смотреть на ее лицо. Вижу, как смялся намокший рукав. Вижу крошечные стежки там, где пришиты кружевные манжеты, и гадаю, сама ли она выполнила эту работу или ей помогла мама. Или, может быть, ее сестра хорошо умеет шить. Как моя Эбби. Еще я гадаю, откуда у нее такое прозвище – «Билли». Так назвал ее Честер – то есть нет, Чарльз, его имя Чарльз. Может быть, так прозвал ее отец? Или брат. Как раз такое прозвище способен придумать сестре брат. Лоутон первый стал звать меня «Мэтти». А ведь уменьшительное «Тилли» было бы намного симпатичнее. Милли. Тильда. Даже Хильда – и то лучше.
Я открыла еще одно письмо.
Южный Оцелик
20 июня 1906
Милый мой Честер,
пишу, чтобы сообщить тебе, что я возвращаюсь в Кортленд. Не могу больше тут оставаться. Мама переживает и спрашивает, почему я все время плачу, а я почти больна. Пожалуйста, дорогой, приезжай, забери меня куда угодно… Голова сегодня так ужасно болит. Я боюсь, что ты не приедешь, мне так страшно, милый… ты говорил, что приедешь, и порой я точно знаю, что так и будет, но потом я думаю о всяких других вещах, и тогда я так же точно уверена, что ты не приедешь… Честер, во всем мире нет девушки столь несчастной, как я несчастна сегодня, и это из-за тебя. Честер, милый, я не это хотела сказать. Ты всегда был ужасно добр ко мне, и я знаю, так будет всегда. Ты не поведешь себя как трус, я знаю…
Я-то надеялась найти в этом письме хорошие новости. Попробую другое.
Южный Оцелик
21 июня 1906
Я уже собираюсь спать, и мне так худо, что я не могу удержаться и снова пишу тебе. Сегодня утром я долго не выходила из своей комнаты, почти до 8 часов, а в 10 ощутила такую слабость, что оставалась в постели почти до полудня. А днем брат принес мне письмо от одной из моих подружек, и когда я его прочла, то снова обессилела. Честер, я вернулась домой, потому что думала, что могу тебе доверять. Теперь я думаю, что дольше ближайшей пятницы тут не останусь. Эта девушка пишет, что ты, похоже, прекрасно проводишь время, и по ее мнению, мой отъезд пошел тебе на пользу, таким жизнерадостным ты не выглядел уже много недель… Мне следовало бы знать, Честер, что тебе до меня нет дела, но я почему-то верила тебе больше, чем кому бы то ни было на всем белом свете…
Под окном раздаются голоса. Мужские голоса. Я замираю.
– …думает, его зовут Джиллет, – это говорит мистер Моррисон.
– Кто? – это мистер Сперри.
– Мэтти Гоки.
– Она так сказала?
– Сказала. Говорит, она слышала, как девушка называла его Джиллет. Честер Джиллет.
– Ох, черт, Энди, я же звонил в полицию в Олбани, сообщил им, что некто Чарльз Джером, по всей вероятности, утонул; просил их известить семью. Так он записался в гостевой книге: Чарльз Джером, Олбани, а не Честер Джиллет…
Голоса удаляются. Я понимаю, что мужчины идут со стороны лодочного причала по западной лужайке к веранде. Я знаю, что у них есть обыкновение выпивать вечером вместе по стаканчику, и знаю, что виски хранится в гостиной.
Я вылетаю из гостиной, мчусь по коридору, через холл, вверх по парадной лестнице. В тот миг, когда дверь отеля отворяется, я как раз добегаю до площадки первого этажа и присаживаюсь за перилами – не смея шелохнуться, не смея дышать, боясь, как бы не скрипнула ступенька или не задребезжали перила…
– …и под Кортлендом тоже есть Джиллеты, – говорит мистер Сперри, закрывая за собой дверь. – С достатком семейство. Один – владелец фабрики, где шьют женскую одежду…
– Южный Оцелик, откуда эта девушка, – он же недалеко от Кортленда? – уточняет мистер Моррисон.
– В тридцати с чем-то милях. Миссис Моррисон сумела связаться с ее родными?
– Да. Они фермеры.
Мистер Сперри глубоко вздыхает и медленно выпускает воздух.
