Следующим был папа, он получил новую шерстяную рубашку, а потом дядя Пополам вытащил устрашающий охотничий нож и красивую расшитую бисером сумочку.
– Для Лоутон. И для ваша мама, – сказал он. – Отдать ему нож, когда он вернуться, да?
– Но, дядя Пополам, он никогда не… – вмешалась Бет. Эбби взглядом заставила ее замолчать.
– А девочки решать между себя, чья сумочка.
Мы все закивали и сказали, что решим, только ни одна из нас не взяла сумочку и не дотронулась до ножа. Мы снова благодарили дядю, обнимали его и целовали, а потом настало время ложиться. Пока сестры бегали в отхожее место, я собрала всю коричневую упаковочную бумагу, разгладила ее – еще пригодится.
Огонь в котле угасал, я пошла за дровами. На обратном пути, как раз когда я собиралась толкнуть дверь в гостиную, я услышала голос дяди:
– Зачем торчать тут и дергать коровьи титьки, Мишель? Разве это жизнь для человек реки? Возвращаться, мы вместе плоты гонять!
Папа засмеялся:
– А четыре девчонки сами себя вырастят? Виски замутило тебе мозги.
– Твоя Эллен, это она велеть тебя уйти с река. И не спорь, я же видеть. Но теперь она нет, и я видеть, река – самолучшее для тебя. Или ты любить эта ферма?
– Люблю.
Я услышала, как дядя фыркнул.
– Кто теперь рассказывать сказки, а?
Десять лет назад мама и папа страшно поссорились. Просто ужасно. Мы тогда жили на станции Большого Лося. Папа только что вернулся после весеннего перегона. С ним вместе пришел другой лесоруб, Эд Лафонтен. После ужина они принялись пить, и мистер Лафонтен стал рассказывать всякие истории, и в том числе рассказал о том, как мой папа управлялся с суденышком и вместе со своей командой едва не погиб в заторе.
Мама чуть с ума не сошла. Потому что в тот год, провожая папу в лес, она взяла с него слово, что он не будет разгребать заторы, останется на берегу. Слишком опасно, сказала она. Мужчины то и дело погибают. Плывущие по реке бревна то собираются в затор, то внезапно начинают стремительно двигаться, и если рулевой не успеет снять свою команду с бревен и отплыть в сторону, лодку раздавит, как скорлупу. Папа извинялся и оправдывался. Сказал, он это ради денег. По большей части лесорубы и плотогоны получают меньше доллара в день, но хороший загребной – три с половиной, а то и четыре, а папа – лучший.
Но мама не желала слушать его извинения. Она была в ярости. Сказала, что хочет, чтобы он вообще бросил это дело, ушел из леса и работал на лесопилке у ее отца. Можно поселиться в Инлете, сказала она, рядом с Джози. Он будет хорошо зарабатывать. Школа у детей будет ближе. Всем будет проще.
– Ни за что, Эллен, – ответил он. – Даже не затевай этот разговор.
– Майкл, папа обещал все простить. Сказал, что поможет нам.
– Он простит? Что он простит? Простит меня за то, что я полюбил тебя?
– Простит, что мы сбежали. Что мы не…
– Это он пусть просит прощения, а не я. Это он назвал меня никчемным французским бродягой. Это он сказал, что скорей похоронит тебя, чем отдаст за меня замуж.
– Чего ты добиваешься, Майкл? Хочешь оставить меня вдовой? Я не позволю тебе работать на лодке!
– Я не стану работать на твоего отца, и я не… – тут папа умолк, потому что мама залепила ему пощечину. Звонкую, настоящую. Наша мама, которая никогда и голос на него не повышала. Дала пощечину, надела свое пальто, велела и нам всем одеться, села с нами в повозку, отъезжавшую от станции, и заплатила, чтобы нас доставили к тете Джози.
Мы прожили у тети три недели, и первые две она не впускала отца в дом. Но когда папа пришел в очередной раз, он отпихнул тетю в сторону и позвал маму выйти с ним на прогулку. Лоутон разревелся, ни за что не хотел отпускать маму. Когда они вернулись, мама отдала папе все свои украшения – все те дорогие красивые вещицы, что родители дарили ей до брака. На следующий день папа отправился в Олд-Фордж к «Таттлу», где торговали подержанными вещами, и продал эти драгоценности. А потом до нас дошла весть, что он уже расчищает лес на шестидесяти акрах земли, которую купил в Игл-Бэе. Он валил деревья, а потом из этих же деревьев построил дом, настоящий, не какую-нибудь бревенчатую хижину с кровлей из коры болиголова. Бревна распилили на доски на лесопилке Хесса в Инлете, а не у моего деда или дяди. А еще папа построил хлев, и коптильню, и ледник. И хотя зимой он уходил возить на санях лес, чтобы добавить пару долларов к доходу от фермы, на реке он больше никогда не работал.
– И вот еще что, – гнул свое дядя, – почему ты не учить девочки говорить французский?
– На что им, – проворчал папа. – Да и мне ни к чему.
– Они же французские девочки, Мишель. Они же Готье, – он произносил Го-шье. – Не Гоки! Гоки! Шорт побирай, что за Гоки?
Папа вздохнул.
– Так тут произносят мое имя. Так его пишут в налоговых ведомостях. Всем проще, Пьер. Я тебе сто раз говорил. Черт, ты прямо клещ весенний. Вопьешься – не отцепить.
– Я? Ты на себя посмотреть! Она больше нет, Мишель. Твоя Эллен – она умереть.
– Я знаю, Пьер.
– Но ты ее не отпускать! Твоя сердце течь кровь. Ты очень горевать. Я видеть на твоя лицо, твои глаза. Даже как ты ходить, как говорить. Она умереть, но ты пока здесь, Мишель, и твои девочки тоже здесь. Ты это видеть?
– Еще чем хочешь проесть мне плешь, Пьер?
– Еще, да. Почему твой сын уходить, а?
Молчание.
– А я знать. Я думать, потому что ты такая унылая сукин сын, вот почему. Я же видеть, какая ты есть. Ты никогда не быть веселая мартышка, Мишель, но ты быть много лучше, чем сейчас. Что за шорт с тобой? Эти девочки, они тоже потерять. Они потерять мама, потом уходить брат. Но они не стать такой жалкий вонючий призрак, как ты.
– Ты слишком много выпил, Пьер-Поль. Как всегда.
– Не так много, чтобы я не знать, что я видеть.
– Есть многое, чего ты не видишь.
И папа вышел, направляясь в отхожее место, а я притворилась, будто всего лишь принесла дрова, а подслушивать не подслушивала.
– Ты молодец, Матильда, экзамáн сдавать, столько учеба. Я тобой гордиться, – заявил дядюшка, пока я подбрасывала дрова в топку.
– Спасибо, дядя Пополам, – я и правда растрогалась от его слов, но мне стало грустно. Вот бы папа хоть разок сказал, что гордится мной.
– А зачем тебе столько экзамáн? Ты хотеть быть учительница?
Я покачала головой, сунула в топку еще два бревнышка и закрыла дверцу.
– Нет, дядя Пополам. Чтобы стать учительницей, нужно самой намного дольше учиться.
Он призадумался, потом выпалил:
– Так почему ты не учиться еще? Ты же очень умный девочка. Могу поспорить, ты самый умный во весь северный округ. За эта учеба надо платить?
