– Коннор, милый, посмотрите во что вы превратили себя, идите спать – еле дыша, со страхом и переживанием за состояние мужа Келли каждое утро говорила одно и то же и глаза, полные отчаяния, смотрели на него, как на жалкого зверя, сбившегося с пути.
– Ты ничего не знаешь о настоящем вкусе жизни, дорогая миссис Такер. Ты ничего не знаешь. – отвечал он одно и то же каждый раз, словно это было достаточным оправданием его праздной жизни.
Опустившись на колени, она взмолилась почти шепотом, но так пронзительно, что даже самое огрубевшее сердце не смогло бы устоять перед такой мольбой:
– Не губите меня, не губите мою жизнь, во мне нет греха, кроме угасающей любви к вам. Не разрушайте еще возможное счастье.
Но эти слова не нашли отклик в развращенной душе. Не сумев найти себе применение, Коннор нашел себя в кутеже. Первые полгода семейной жизни показались ему чем-то новым, походившим на захватывающее приключение. Но с каждым днем страсть к новому, неизведанному, утихала, он стал видеть в Келли всего лишь миссис Такер, не более. Восхищение ее невинностью, чистотой стало похожим на доброе воспоминание из прошлого. Келли медленно угасала, но не подавала вида. Избавление от уз родной семьи, принесло ей оковы боли, которые она добровольно надела себе на руки. Помимо собственной семьи, Коннору так же приелся Свет. В карьере он не состоялся. Поэтому сначала он подолгу проводил время уединяясь в кабинете, выпивая и изучая управление фамильными землями, иногда проводил встречи с арендаторами, но больше чем на некоторое время, ничто не могло увлечь его. Затем, он стал подолгу пропадать в тавернах, запивая свое бессмысленное влачение существования. Там то, среди простых мужчин, которых очень сложно назвать джентельменами, он научился видеть радость и смысл в вине. Келли не подозревала, что такая жизнь бывает. Она каждый раз вспоминала свою клятву, данную в церкви, и старалась со смирением принимать все испытания. Душа рвалась на части, но была надежда, что с рождением ребенка все изменится.
Но с появлением дочери все осталось по-прежнему. Однажды, прогуливаясь по саду, она заметила Коннора и служанку. Он, с соблазняющей улыбкой, с которой не так давно смотрел на Келли, теперь смотрел на нее, рассказывал ей что-то таинственное и через каждое слово долго целовал. Это и был конец. Конец всему, за что держалась Келли и в сердце оправдывала поведение мужа. Ноги сами понесли ее к любовникам, не совсем понимая, что она хочет сказать, Келли застала Коннора врасплох и выпалила резко, без доли сомнений:
– Мистер Такер, благодарю что так низко пали в моих глазах. Теперь меня ни что не связывает с вами. Нить, которая держала меня, посредством оправданий вашим поступкам, не выдержала напряжения и оборвалась в эту самую секунду проявления ничтожной низости вашей натуры.
Опустошение и свобода заполнили все ее существо, Келли быстро направилась в дом, не давая отчета своим действиям, словно на мгновение было полное помутнение рассудка. Оказалась она у кроватки маленькой дочери. Ей хотелось навсегда покинуть это ненавистное место, ставшее для нее темницей. Взяв дочь, Келли крепко прижала ее к себе, этот маленький теплый сверточек, в котором были соединены две жизни, ее и Коннора, посредством мнимой любви. Она сбегала по многочисленным ступеням со скоростью матери, которая бежит от хищника, спасая свое дитя. Миновав все двери и громко приказав кучеру гнать изо всех сил лошадей, она уже сидела в коляске и направлялась в сторону родного дома.
«Как интересно! – пришла ей мысль и взгляд задержался на лице дочери – в минуты отчаяния мы все равно возвращаемся в родной дом, откуда так стремимся убежать. Будет ли у моей Элизабет родное место?»
Все, что было от Келли, которая больше года назад выходила замуж, осталось и в ней сейчас. Трудности семейной жизни, свалившиеся на неподготовленную юную девушку, не изменили ее. Доброта, словно порок жила в ней, не давая возможности увядать всему прекрасному, что возрастало и крепло в ней с самого рождения. Добродетели, от природы данные определением ее характера, не могли погибнуть благодаря стойкости духа, явной обладательницей которого была эта с виду хрупкая и неопытная девушка. Она держала в руках маленькую жизнь – Элизабет, свой смысл и думала «а что я знаю о вкусе жизни?! – действительно, еще ничего.»
Глава 12
Ничто так сильно не заставляет нас страдать, как горе близкого, родного человека.
– Келли, Боже мой, дитя мое! – причитала Мери Таунсенд, увидев дочь в пороге.
На крики хозяйки дома прибежали все, выползая из разных комнат, как из нор. В дверях стояла она – их гордость, старшая дочь, держа на руках свое дитя. Бледное, почти стеклянное лицо было искривлено от тайной боли и стыда. Слезы оставили на щеках соленые дорожки, по которым стекали весь путь от мужа до родительского дома. Она вошла и сразу обратилась к отцу:
– Папа, я откуда-то взяла смелость и пришла. Могу ли я остаться?
Удивленный и озадаченный Кристофер не смог подобрать слов, только взял Элизабет на руки, поцеловал дочь и крепко обнял, по-отцовски. Это было любящее сердце, готовое принять дочь при любых обстоятельствах. Однако Мери не смогла умолчать и все сыпала вопросы, и ни один из них не получил ответа.
Келли сразу же направилась в свою комнату, в которой прошло ее детство и юность. С приездом старшей дочери атмосфера дома Таунсенд стала похожа на поминальную службу. Все говорили почти шепотом, улыбка или смех были не к месту. Сказать, что миссис Таунсенд была разбита – ничего не сказать. С каким нежеланием она отдавала замуж свою дочь, с таким же отсутствием желания она хотела, чтобы Келли оставалась жить с ними. «Место порядочной женщины подле своего мужа» не уставая повторяла миссис Таунсенд при любом разговоре, инициатором которого являлась она сама. «Что о нас подумают люди» это была вторая дежурная фраза у Мери c тех пор, как старшая дочь перешагнула порог их дома с ребенком в руках.
Мия не осмеливалась удовлетворить свое любопытство коснувшись такой деликатной темы, поэтому находясь рядом, она всеми силами выказывала понимание своим молчанием. В семействе Таунсенд наступили перемены. По всем уголкам дома временами разносился плач ребенка, что было непривычно слышать в семье, где давно не было маленьких детей. Миссис Таунсенд томилась и прикладывала смоченную ледяной водой повязку ко лбу, запрокинув голову на спинку кресла и в таком положении демонстративно просиживала все вечера. Она была рада видеть внучку, однако не при таких обстоятельствах.
Все в доме полюбили маленькую Элизабет. Гувернантка Гвен ни на шаг не отходила от детской кроватки. То умиротворение, что излучает спящее личико крохотного существа, заставляло забыть о тревогах и погружало в мир безмятежности.
Поначалу Келли подолгу спала, словно отвергая жизнь и новый день. Обеды и завтраки Мия приносила сестре в комнату. Каждое утро посыльный доставлял письма, адресованные Келли, по всей видимости от Коннора, но она бережно складывала их на туалетном столике, оставляя непрочитанными. Ее спокойствие и равнодушие ко всему было пугающим.
