Силезской армии было совершенно напрасно: легко было предвидеть, что эта армия, уклонившись от встречи со значительными силами французов, отступит за Одер, и что Наполеон не мог преследовать ее, не подвергнув опасности своих сообщений, тем более что в это время Дрезден был укреплен весьма слабо. В-третьих, для обороны Дрездена с левой стороны Эльбы по отбытии Наполеона с гвардией в Лузацию оставался только Сен-Сир с 26 000 человек, между тем как с этой стороны угрожала французской армии наибольшая опасность. Наконец, в-четвертых, разделение сил лишало Наполеона возможности распоряжаться непосредственно войсками и предоставляло влияние на успех действий его маршалам, из которых ни один не мог равняться с ним в искусстве вести войну большой массой. Полагают, будто бы причиной сосредоточения значительной части войск Наполеона в Силезии и Лузации были сообщенные ему графом Нарбонном сведения о предстоявшем наступлении австрийской армии из Богемии, по правой стороне Эльбы, через Циттау. Нарбонн, обманутый ложным показанием одного из чиновников австрийского главного штаба, неумышленно ввел Наполеона в заблуждение, которое было одной из главных причин его неудачи42. Но еще более повредила ему собственная самонадеянность.
На замечания своих приближенных о необходимости отступить к Рейну Наполеон возражал: «Дрезден есть мой основный пункт для противодействия нападениям.
Неприятель растянут от Берлина до Праги по дуге, которой центр занимают мои войска… Возможно ли, чтобы союзники сохранили единство при столь разобщенных действиях? И не должен ли я надеяться застичь их врасплох и воспользоваться их ошибками? Неприятель направит партизан в пространство между Эльбой и Рейном.
Я предвидел это, я принял надлежащие меры. Кроме сильных гарнизонов в Майнце,
Везеле, Вюрцбурге и Эрфурте, Ожеро собирает наблюдательный корпус на Майне. Но если бы союзники осмелились проникнуть между оборонительными линиями
Эльбы и Рейна? Если они будут столь отважны, я вступлю в Богемию и ударю им в тыл… Еще раз скажу вам: занятое мной расположение представляет такие выгоды, что неприятель, победив меня в 10 сражениях, едва может оттеснить меня к Рейну, между тем как одно выигранное сражение нас приведет в неприятельскую столицу, освободит наши гарнизоны крепостей на Одере и Висле и принудит союзников к заключению мира… Впрочем – я рассчитал все… Остальное зависит от судьбы;
каково бы ни было достоинство моих соображений, обо мне будут судить по последствиям их. Должно покориться общему уделу; это строгий закон самой истории»43.
Наполеон полагал, что неприятели его сделают такие же ошибки, какие случались прежде, и надеялся воспользоваться их оплошностью. Он был уверен, что его сподвижники будут исполнять его соображения с таким же самоотвержением, каким они отличались в его прежних войнах. И действительно, союзники подали Наполеону возможность одержать некоторые успехи; но зато неудачи французских военачальников имели гибельные для него последствия. Войска его сражались весьма храбро; но уже не с тем увлечением, которое, усугубляя силы воинов, делает их непобедимыми.
Глава XX
Союзные армии и полководцы их
На основании диспозиции, составленной генерал-квартирмейстером Дибичем и разосланной в войска, собранные в Силезии, часть союзной российско-прусской армии ко времени окончания перемирия, именно к 28 июля (9 августа), приблизилась к границам Богемии и расположилась в округе Ландсгутском и в графстве Глацском, от Ландсгута до Миттельвальде. В составе этих войск, долженствовавших поступить в Главную, или Богемскую, армию, находились, под начальством Барклая-де-Толли: во-первых, армия графа Витгенштейна, в числе 32 000 человек с 92 орудиями; во-вторых, прусский корпус генерал-лейтенанта Клейста, до 42 000 человек с 112 орудиями, и, в-третьих, российско-прусские резервы, под командой цесаревича великого князя Константина Павловича, в числе 50 000 человек с 198 орудиями, всего же до 124 000 человек с 402 орудиями, не считая войск, состоявших в конвое главной квартиры и в распоряжении генерал-интенданта и генерал-полицмейстера русской армии1. Войска и парки графа Витгенштейна и Клейста, собравшись у Ландсгута, Нейроде, Рейнерца и Миттельвальде, вступили 30 июля (11 августа) четырьмя колоннами в Богемию и 7 (19) августа сосредоточились в лагере при Будине, на реке Эгере; резервы же собрались 30 июля (11 августа) у Ландсгута, Нейроде, Рейхенбаха и Зильберберга, вступили 1 (13) августа двумя колоннами в Богемию, на Траутенау и Пелиц, и прибыли к 10 (22) августа в лагерь при Будине2, где войска Барклая-де-Толли соединились с австрийской армией, считавшей в рядах своих 110 500 человек с 270 орудиями3, под общим начальством фельдмаршала князя Шварценберга. По свидетельству графа Канкрина, русские войска имели запас провианта на целый месяц в подвижном обозе, и, сверх того, на 10 дней в полковых обозах и в ранцах.
Остальные российско-прусские войска, собранные в Силезии, были распределены следующим образом: в армию Блюхера поступили: во-первых, войска Ланжерона, усиленные 8‐м пехотным корпусом графа Сен-При, 1‐й и 4‐й драгунскими дивизиями генерал-майоров Бороздина и Эмануэля, 3 Украинскими полками, 3 батарейными, 2 легкими и одной донской конной ротами, всего в числе 43 500 человек с 176 орудиями; во-вторых, войска Сакена, усиленные 3 казачьими полками и одной батарейной ротой, в числе 17 700 человек с 60 орудиями, и, в-третьих, прусский корпус Йорка, в числе 38 000 человек с 104 орудиями4. Наконец, Северная армия, под начальством наследного шведского принца (Бернадота), в числе около 160 000 человек с 276 орудиями, была расположена впереди Берлина и на нижней Эльбе5.
Таким образом, силы союзников были разделены на три армии, из которых две, Богемская и Северная, назначались для решительных действий на сообщения Наполеона, а третьей – Силезской – надлежало, сообразно общему плану, ограничиваться до времени второстепенными действиями: прикрытием Силезии и отвлечением сил противника от тех пунктов, где предполагалось нанести ему удары. Одной из этих армий командовал австрийский полководец; другой – прусский; третьей – наследный шведский принц. Русские генералы были подчинены военачальникам прочих держав, несмотря ни на значительное число русских войск, ни на самоотвержение, с которым Россия продолжала войну после потерь, понесенных в двух тяжких походах. Напрасно полагают, будто бы императору Александру было предложено единогласно всеми союзниками верховное начальство над армиями, выставленными против Наполеона, и будто бы он, отклонив от себя общее распоряжение действиями, впоследствии, когда дела приняли сомнительный оборот, сожалел о выказанной им умеренности. Ежели такое предложение было возможно со стороны Пруссии и немногих мелких владений Германии, приступивших к коалиции, то отнюдь нельзя допустить, чтобы Австрия когда-либо согласилась вверить главные силы своей армии чужеземному полководцу, властителю могущественной державы, всегда возбуждавшей зависть и опасения венского кабинета. И без того уже Европа встречала русских как избавителей своих… И нужно было много лет, чтобы изгладить память о решительном участии, ими принятом в освобождении Германии. Австрийское правительство приняло сторону союзников, опасаясь преобладания Наполеона, но никогда не согласилось бы содействовать возвышению императора Александра. Напрасно также уверяли, будто бы наш государь домогался верховного начальства6. Если бы оно было предложено как добровольная дань признательности и доверия к нему, то он, по всей вероятности, не отказался бы от столь лестного звания, но домогаться его было бы ошибкой в политическом отношении, несовместной ни с обычным тактом императора Александра, ни с предшествовавшими его поступками. В начале весенней кампании ничто не препятствовало ему принять начальство над российско-прусской армией; но он предпочел вверить его графу Витгенштейну. К тому же он, согласно с королем Фридрихом-Вильгельмом, делая все возможное для привлечения Австрии на сторону союзников, считал одним из действительнейших к тому средств назначение главнокомандующим наибольшей армии кого-либо из австрийских генералов и, дав слово содействовать такому выбору, не помышлял о командовании союзными войсками7.
