— Что это значит?
Ханако взглянула на надпись.
— По-английски, — сказала она так тихо, что Тина едва расслышала, — это значит: «чем, кем я стал».
Тина думала об этих словах и смотрела на рисунок. Слова, добавленные к рисунку, не объясняли его — они передавали чувства матери, которых та не могла выразить.
Тина заглянула к сэнсэю. Мистер Роберт сидел на коленях рядом с сэнсэем и смотрел, как тот работает.
— Я иду спать. Выйдешь сам, — шепнула она Мистеру Роберту.
— Хорошо. Спасибо.
— Тебе спасибо, что помог с книгой.
— Не за что. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Ханако взяла последние рисунки сэнсэя и разложила их на кровати. Принцип не стал яснее, но она по крайней мере начала ощущать смысл. Ее чувство рассказывало историю утраты, боли, сожаления и непонимания. Она не смогла бы объяснить, почему она это чувствовала; может, все это она себе навоображала. Возможно, вглядываясь так долго в эти странные черты, она убедила себя в том, что понимает их. Может, она хотела, чтобы рисунки сказали ей именно это. Может, именно это она хотела сказать сэнсэю сама.
Желаю надеюсь
молю и молюсь
никто не слушает
меня
кроме меня
Подождав несколько минут после того, как все в квартире стихло, Мистер Роберт достал из рюкзака другую тушечницу Опустившись на колени рядом с сэнсэем, он подождал, пока тот не обмакнет кисть и не начнет новый рисунок. Затем помечал тушечницы и перелил тушь из Тушечницы Дайдзэн в другую. Поднялся и попятился. В резком свете чулана он сравнил Тушечницу Дайдзэн с рисунком. Они были неотличимы.
Мистер Роберт крепко стиснул тушечницу и выбежал из квартиры.
Ты мне не нравишься
и мне не нравишься
ты и я
Свесив ноги с кровати, Ханако попробовала опереться на больную лодыжку. Боль отдалась во всей ноге, но не так сильно, как раньше. Она дохромала до комода. Осторожно ступая, подошла к двери и тихонько ее отперла. Медленно открыла дверь — не раздалось ни звука. Тогда, придерживаясь за дверь, она шагнула в коридор и направилась к комнате сэнсэя.
Тот лежал на полу прямо у входа.
Ханако опустилась рядом на колени и положила руки ему на плечо. Она медленно повернула его, чтобы увидеть лицо. Она искала в нем надежду, прощение, понимание — все то, что когда-то замечала в себе, но похоронила так глубоко, что они увяли и умерли.
Полная темнота. Темная, как суми в тушечнице, которая глубже океана. Тихая и спокойная. Есть только мысли, но и те — лишь на мгновенье, пока не исчезнут, как искры, улетающие в ночное небо. Но за эту долю секунды все стало ясным: она боялась не его, а тушечницы. Сила тушечницы помогла ей понять, кто она на самом деле, помогла найти свое истинное «я». Но она хотела открыть не это…
Плыть в темноте — свободно. Бессвязные, ничем не скованные мысли. Все сказано.
Вот сижу здесь
говорю и сверкаю
другие сидят и
смотрят
Интерлюдия
Последняя встреча
Июль 1977 года
Сан-Франциско, Калифорния
Он увидел ее несколько недель спустя. Она выходила из ресторана и на сей раз шла ему навстречу И увидела его. Бежать он не мог — она бы решила, что он ее преследует.
— Вижу, вы все еще в Калифорнии, сэнсэй, — сказала она.
— Я преподаю в Беркли. В Центре японских искусств «Восточная бухта».
— Беркли… Там я еще не была. А как же школа Дайдзэн?
— Бросил ее и переехал сюда.
— Надо бы вернуться.
— Уже не могу. А вы? Когда вернетесь в Японию вы? Мимо прогрохотал вагон фуникулера. Когда шум стих, она сказала:
— А мне придется остаться.
— Может, нам встретиться? Вы по-прежнему занимаетесь сёдо?
— Нет. Больше ни разу.
— Может, еще позанимаемся как-нибудь?
— Нет, — покачала она головой.
— А ведь тушечница у меня. Тушечница Дайдзэн. Она вскинула на него взгляд и на миг застыла. А потом молча поспешила прочь.
Сан-Франциско
Врач беседовал с Ханако и Тиной в приемной.
— У него был тяжелый геморрагический инсульт. Дыхание мы поддерживаем, но высшие функции мозга отказали.
Тина взглянула на мать — та неподвижно замерла в пластиковом кресле.
— Какая область поражена? — спросила Тина.
— Точно установить не удалось, но это в правом полушарии.
— Предыдущий инсульт был месяц с небольшим назад, — сказала Тина.
— Мы так и подумали. Все признаки налицо.
— В левой височной доле, ближе к предлобной части. Он не мог ни говорить, ни писать, да и понимать, кажется, тоже. Развились аграфия и афазия. — Тина говорила отстраненно и сухо, словно читала по учебнику.
— Учитесь на медицинском? — спросил врач.
— Аспирантура. Неврология.
— Калифорнийский университет в Сан-Франциско?
— Да, там.
Он кивнул.
— А если бы его привезли раньше? — спросила Тина. — В здании сломан лифт. Фельдшерам пришлось подниматься, а потом спускаться на пять пролетов.
— Готов поспорить, они были в восторге. Но не думаю, что это время сыграло какую-то роль.
— Этот инсульт как-то связан с предыдущим? — спросила Тина.
— Трудно сказать. Серии инсультов нередки.
— Скажите, это ведь могло произойти в любое время?
— Так и есть. А что?
— Просто любопытно.
Врач взглянул на свой планшет, затем сказал:
— Извините, что говорю так прямо. Он не поправится. Мы должны оговорить экстренные меры. Полагаю, вы его ближайшие родственники?
Ханако взглянула на Тину.
Глядя на маму, Тина ответила:
— Я его дочь. — Ханако кивнула.
