Выйдя наружу, Арагаки глубоко вдохнул теплый воздух и двинулся за Годзэном на парковку. Тот показал на свою машину — не подходившую, естественно, для транспортировки такой уважаемой особы, но арендовать лимузин Годзэн был не в состоянии. Он уже и так сильно потратился, сняв сэнсэю номер в гостинице в Сан-Франциско на три ночи по двести долларов.
Они ехали молча по оживленному скоростному шоссе 101 из аэропорта в город. Ладони Годзэна покрылись потом, так крепко вцепился он в руль. Когда показались небоскребы деловой части города и машина стала подниматься по холму, Арагаки произнес:
— Прекрасно. — Годзэн немного расслабился.
Они подъехали к отелю «Мияко» в Японском квартале. Годзэн провез сэнсэя в окружную, чтобы тот смог увидеть мост Золотые Ворота («Прекрасно», — вымолвил сэнсэй Дайдзэн снова.) Годзэн принес багаж наставника в фойе, где они, зарегистрировавшись, получили ключ от номера. Коридорный взял сумку и поехал с ними на лифте. У двери в номер Арагаки Годзэн поклонился и сказал, что подождет сэнсэя в фойе, пока тот освежится с дороги.
В комнате Кандо зазвонил телефон: то был Арагаки.
— Что мне делать теперь? — спросил он.
— Каково ваше впечатление о Годзэне?
— Нервничает, но искренний.
— Думаю, вы можете подойти к нему именно с этой стороны. Но если потребуется помощь, звоните.
Годзэн прождал почти час, когда наконец сэнсэй Дайдзэн появился в фойе. Годзэн опять поклонился и поинтересовался, хорош ли номер. Арагаки ответил кивком. Они сели в тихом уголке фойе.
— Спасибо за то, что вы связались с Кандо насчет Тушечницы Дайдзэн, — начал Арагаки. Это было его самое длинное высказывание с момента приезда.
— Не за что, пустяки.
— Нет, не пустяки. Я должен спросить вас прямо: что вы хотите в качестве вознаграждения за возвращение тушечницы в школу Дайдзэн?
Годзэн замялся.
— Хочу?.. Мне ничего не нужно, сэнсэй.
— Кандо сказал, что вы изменили свое первоначальное намерение вернуть тушечницу.
Годзэн почувствовал, как температура его лица повысилась на несколько градусов.
— Да, ситуация изменилась.
— Кандо проинформировал меня и об этом. Насколько я знаю, у сэнсэя случился удар.
— Сильный удар. Инсульт. Он больше не может говорить, и, похоже, не понимает, когда к нему обращаются.
— Расскажите мне подробнее о его абстрактных рисунках. Это не каллиграфия?
— Нет. Он может держать кисть и пользоваться ею, но в его рисунках не видно смысла. Некоторые черты напоминают элементы иероглифов или ключи, но как целое это — не иероглифы.
— Скверно, скверно, — покачал головой Арагаки. — На что они похожи?
— Трудно описать. Нужно увидеть своими глазами.
— Конечно, было бы неплохо. Поедем сейчас?
Годзэн сделал глубокий вдох.
— Да, сэнсэй.
Беркли
С колотящимся сердцем, покраснев, Арагаки заглянул в мастерскую сэнсэя Дзэндзэн. Поначалу он не узнал своего соперника — волосы его совершенно поседели, а всегда идеальная посадка уступила место неуклюжей, скособоченной позе. Арагаки тихо вошел внутрь и сделал шаг к столу, за которым работал сэнсэй Дзэндзэн. Увидев тушечницу, Арагаки глубоко вдохнул.
Сэнсэй Дзэндзэн повернулся на звук. Невидящим взором он посмотрел на Арагаки и вернулся к своей кисти и бумаге.
Тина вышла из электрички в центре Беркли и пошла за толпой к эскалатору Она оставила Киёми на несколько часов с матерью, чтобы самой съездить на занятия. Снаружи, на солнцепеке не по сезону побиралась спустя рукава кучка бездомных подростков; с ними, вывалив языки, сидела пара щенков. Кружки для подаяния у них были из бумажных стаканчиков ресторана «Большой глоток». Три седые женщины держали транспарант с лозунгом протеста: «Калифорнийский университет — создатель ядерной бомбы». Высокий белый мужчина раздавал листовки. Маленький афроамериканец продавал выпечку в пользу Церкви Ислама.
От университета Тина пошла к школе сэнсэя. Приятно прогуляться по свежему воздуху: спала она всего несколько часов, в основном — сидела с мамой, и, задремав в электричке по пути сюда, приехала несколько обалделой. Дойдя до школы сэнсэя Дзэндзэн, она увидела перед зданием машину Годзэна. Постучав, она вошла и позвала:
— Э-эй?
Из мастерской сэнсэя вышел Годзэн.
— Здравствуйте.
— Как сэнсэй? — спросила Тина.
— Нормально. Как и раньше, то есть. — Годзэн повернулся и посмотрел через плечо. — Я здесь вместе с другим учителем сёдо. Из Японии. Другая школа каллиграфии.
— Я просто хотела сообщить, что мне, вероятно, придется сократить время дежурства у сэнсэя. С мамой произошел несчастный случай.
— Мне очень жаль, — ответил Годзэн. — Конечно, вам следует заботиться о матери.
— Я все равно помогу ухаживать за сэнсэем. Только Не смогу уделять столько времени, как раньше.
Годзэн кивнул:
— Разумеется.
После небольшой паузы Тина спросила:
— Я могу увидеться с сэнсэем? У него может быть для меня новая каллиграфия.
Годзэн помялся.
— Думаю, можно. — Он направился к двери в мастерскую, Тина — следом.
В мастерской Годзэн представил ее Арагаки, который рассматривал абстрактные рисунки сэнсэя Дзэндзэн.
— Ее друг — Роберт-сан — один из учеников нашей школы.
Арагаки, низко поклонившись, выпрямился. Тина тоже поклонилась.
— Хадзимэмаситэ. Додзо ёросику
[68].
— Вы говорите по-японски? — спросил Арагаки медленно, однако на приличном английском.
— Нет, чуть-чуть. Гомэн насай.
Арагаки отмахнулся от ее извинений, как от мухи.
— Годзэн рассказал, что вы помогаете ухаживать за сэнсэем. Вы врач? Извините, но вы такая молодая.
— Я студентка Калифорнийского университета. Изучаю неврологию.
Арагаки посмотрел на Годзэна, который перевел последнее слово на японский.
— Прекрасно. Что вы можете сказать о состоянии сэнсэя? Пожалуйста, учтите, что я не очень разбираюсь в медицине и науке.
— Инсульт повредил языковой центр его мозга. Врачи не знают, насколько это серьезно. Мы знаем, что он не может говорить, поскольку зоны, отвечающие за речь, практически полностью поражены. Мы не знаем, понимает ли он, что ему говорят, хотя создается впечатление, что он слышит, но зоны мозга, помогающие понимать речь, тоже повреждены… Он по-прежнему владеет кистью, но уже не может писать так, как писал до инсульта. Мы не знаем, что значат его рисунки, если они вообще несут в себе какой-либо смысл.
