Она сделала шаг и потрепала Ханако по плечу. Та ответила слабой улыбкой. Мать и дочь смотрели Киёми вслед, пока она возвращалась к «Тэмпура-Хаусу».
— Не хочешь попробовать встать? — спросила Тина.
— Нет пока, — ответила Ханако. — Извини.
— Что ты чувствуешь?
Мать на секунду задумалась.
— Как будто кто-то сжимает мои ноги.
— Ты хочешь сказать, ноги немеют? — спросила Тина.
— Да, именно так.
Тина вытащила из кармана косяк и коробку спичек из «Тэмпура-Хауса».
— Ма, не хочешь попробовать?
Когда та не ответила «нет», Тина зажала самокрутку губами и чиркнула спичкой, потом сделала пару неглубоких затяжек.
— Воняет, — заметила Ханако.
Тина взяла косяк, зажала его между большим и указательным пальцами и поднесла к материнским губам. Ханако помедлила в нерешительности и наклонилась вперед.
— Сделай затяжку и держи дым в легких, сколько сможешь.
Ханако обхватила самокрутку морщинистыми губами, как будто целовала ее, а не курила. Сделала крохотную затяжку и попыталась вдохнуть, но большая часть дыма рассеялась. Она кашлянула.
— Попробуй еще раз, — сказала Тина. Мимо прошла молодая пара, оба в черном.
— Круто, — сказал кто-то из них, почуяв дым.
Ханако подождала, пока они ушли, и опять поднесла самокрутку к губам. Теперь она сделала глубокую затяжку и откинулась назад, задержав дыхание, словно ребенок, который учится плавать под водой. После долгой паузы выдохнула и закашлялась, будто вынырнула на поверхность.
— Сделай еще одну, — сказала Тина.
Кашляя, Ханако, оттолкнула руку дочери.
Тина похлопала мать по спине, когда та делала глубокий вдох.
Тина затянулась сама — чтобы не погасло. Кашель Ханако начал постепенно утихать.
— Ты, видно, вдохнула прилично, — заметила Тина.
Кашель не унимался. А когда прошел, Тина протянула ей косяк:
— Еще разок?
Ханако покачала головой:
— Это еще хуже, чем боль.
— Ну, еще одну. — Тина протянула ей самокрутку.
Брезгливо сжимая косяк, словно какое-то насекомое, Ханако взяла его в рот и глубоко затянулась. Опять задержала дым внутри и выдохнула одним большим облаком. Тина засмеялась.
Они посидели какое-то время, наблюдая за проносящимися машинами. Из театра вышли несколько зрителей. Тина почувствовала легкий приход. Хорошая дрянь, Джиллиан.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Устала. Голова немного кружится. — Ханако встала и сказала: — Я домой. Ты идешь?
На лестнице, на полпути к квартире матери Тина заметила:
— Ты должна получить скидку на аренду.
— Управляющий сказал, что лифт скоро починят.
В квартире Тина пошла за матерью на кухню, где та поставила воду для чая. Вечно ей надо что-нибудь готовить или заваривать чай, если кто-нибудь приходит.
Ханако вынула чайник, чашки и жестяную коробку с зеленым чаем. Тина сидела за столом и смотрела. Недокуренный косяк она положила на стол.
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я это выкинула.
Ханако краем глаза глянула на косяк — так сонная кошка лениво наблюдает за мотыльком, прежде чем ударить его. Потом накрыла его рукой, и тот исчез. Открыв ящик с палочками для еды, она положила туда окурок и задвинула ящик.
— Могу достать еще, — сказала Тина.
Ханако бросила в заварник несколько щепоток чайного листа.
— У своего друга доктора?
— Нет, не у Уиджи. У другого студента.
— Он твой новый парень?
— Мама.
— Роберт-сан не очень-то счастлив по этому поводу.
— Мистеру Роберту не стоит обсуждать с тобой мою личную жизнь.
Ханако потрогала чайник. Пока вода подогревалась до нужной температуры, она заметила Тине:
— Тебе следует лучше относиться к Роберту-сан. Слушай, что он говорит.
Тина стиснула зубы. Она вынула из кармана сложенный лист и сменила тему.
— Я принесла новые рисунки сэнсэя Дзэндзэн.
Ханако не повернулась к ней. Лишь снова потрогала чайник, выключила конфорку и налила воду в заварник, затем еще по чуть-чуть долила в каждую чашку.
Тина наблюдала за матерью, понимая, что та ее услышала. Тина устала. Она отложила рисунки и подождала, пока чай заварится: только девяносто секунд, а не то станет слишком горьким.
Что хуже
заботиться так
чтобы возненавидеть
или не заботиться
вообще
Мистер Роберт вошел на кухню, где Тина занималась, разложив на столе хрестоматию. Ее практически нетронутая чашка кофе уже остыла. Заметив, что он стоит рядом, она взяла чашку и сделала глоток. Лицо ее искривилось, и она понесла чашку к микроволновке. Таймер она установила на девяносто секунд.
— Я зайду к твоей матери сегодня до занятии, — сказал Мистер Роберт. — Ничего не хочешь мне о ней рассказать?
— Что именно?
— Не знаю. Потому и спрашиваю.
— Сейчас с ней все хорошо, — ответила Тина. — У нее был временный паралич, ноги отказали. Но все прошло.
— Хорошо.
Прозвенел таймер. Тина вынула кофе.
— Ты сегодня разве не собираешься к сэнсэю Дзэндзэн? — спросил Мистер Роберт.
— Собираюсь, а что?
Мистер Роберт смотрел, как она пьет кофе.
— Мы очень ценим твою помощь, но в ней нет необходимости. У нас достаточно учеников для помощи сэнсэю. А у тебя занятия, работа. Не говоря о том, что тебе нужно проводить время с матерью.
— У меня все нормально.
— Нет, в самом деле. Я не хочу, чтобы ты из-за него волновалась.
— У меня все нормально, — повторила Тина раздраженно. — Я сама разберусь со своей жизнью. Но сейчас мне действительно нужно заниматься. — Она перевернула страницу и взяла желтый маркер.
Тина закончила статью, не очень помня, о чем читала. Закрыла хрестоматию, надела на маркер колпачок и, взяв кофе, вышла на их маленький балкончик, смотревший в сад. Небольшой газон выглядел искусственно зеленым, как будто его подкрасили.
Она не могла толком понять, когда все начало разлаживаться с Мистером Робертом. Первая их крупная размолвка произошла, когда Тина решила переехать обратно в Сан-Франциско, чтобы жить поближе к матери. Мистер Роберт не хотел переезжать. Ему оставался еще год до получения магистерской степени. Тина предложила ему остаться в Сан-Диего и закончить диссертацию, но он не захотел с ней расставаться. А она хотела бы? — спросил он. Конечно нет, ответила она. Тогда едем, сказал он. А как же твоя степень? — спросила она. Он пожал плечами и сказал, что степень не так важна, как ее мать. Когда ее приняли в докторантуру Калифорнийского университета, она предложила ему перевестись туда же. Неинтересно — вот и все, что он сказал. Почему? — спросила она. Неинтересно и все.
