— Что ж… — начала Ханако и смолкла. Затем сама себе кивнула, будто окончательно приняла какое-то решение. — Я замужем уже два года. Я была молода и наивна, когда выходила замуж, но теперь вроде бы знаю, кто я такая.
Сначала сэнсэю показалось, что это звучит слишком прямо, даже как-то эгоцентрично. Такое утверждение никак нельзя назвать типичным для японской домохозяйки. А потом он невольно ухмыльнулся, и пришлось сдерживаться, чтобы уголки рта не ползли вверх.
Женщина, видимо, уловила это легкое движение, потому что сама улыбнулась, чуть ли не с озорством.
— Я знаю, это звучит глупо. Казалось бы, как могут изменить человека два года? — Теперь сэнсэй улыбнулся открыто.
Они посмотрели, как официантка ставит кофе на стол. Когда она ушла, наставник произнес:
— Это зависит, мне кажется, от того, какие это два года.
Женщина отвернулась, будто бы пряча новую улыбку:
— Вот именно. Вы очень проницательны. Я вышла замуж за сына главы одной известной компании, занимающейся строительством новых районов.
А, значит, тот самый Судзуки, подумал сэнсэй.
— Не то чтобы я хотела произвести на вас впечатление, — заметила Ханако. Она не отрывала взгляда от стола. — Но это может объяснить, почему я так сказала.
Сэнсэй сделал глоток кофе.
— Понимаю, — сказал он, не находя нужных слов. — Так что вы имели в виду? Насчет знания себя?
Женщина задумалась на секунду.
— Я не знаю, поможет ли это мне стать одной из ваших учениц, сэнсэй.
— Вполне возможно, что нет. Простите, если был чрезмерно любопытен.
— Ну что вы. Конечно, нет. В конце концов, я первой начала.
Сэнсэй кивнул:
— Может, просто расскажете, почему хотите заниматься сёдо?
Она сделала глоток кофе и только потом заговорила:
— Я обнаружила, что для определения себя мне требуется что-то еще.
Сэнсэй дважды моргнул, скользя взглядом по краю кофейной чашки. Такую причину ему еще никто не называл. Будущие ученики обычно говорили, что хотели бы овладеть каким-нибудь традиционным искусством или же заняться чем-нибудь «успокоительным». Многие признавались прямо, что не могут объяснить, зачем это им надо.
— Вы сказали, что нуждаетесь в том, что вас определит. Однако еще вы говорили, что уже знаете, кто вы. Как же так?
На миг Ханако прикрыла глаза.
— Да, это звучит противоречиво.
— Я и не думал…
— Вы, конечно же, правы. Посмотрим, смогу ли я это объяснить. — Она задумалась; молчание переросло в неловкость. — Я знаю — и простите меня, что я так много говорю, — что я человек, которому нужно то, что меня определит, даст опору в жизни. Я верю, что могу обрести это через сёдо. — Головы она не поднимала, но говорила уверенно, как будто пришла на исповедь. — Когда я занималась каллиграфией в школьном клубе, у меня было чувство, что я — это я. Странно звучит, я знаю. Не то чтобы я понимала тогда это чувство. Я не знаю, о чем я думала на самом деле. Может, это сейчас мне так кажется.
Сэнсэй кивнул и сделал еще глоток кофе.
— Я не знаю, поможет ли вам каллиграфия в поисках. В конце концов, сёдо — всего лишь искусство. Но посредством дисциплинированной практики вы действительно сможете повысить свою самореализацию. Дисциплина — это ключ, а в практику вы можете вкладывать сколько угодно себя. Чем больше станете это делать, тем больше будете проживать свою жизнь как искусство.
Ее мягкий взгляд не отрывался от его лица, словно она задумалась над более глубоким смыслом его слов.
А ему собственные слова вдруг показались пустыми, как будто он бездумно твердил рекламный слоган.
— Итак, — произнес он быстро, словно стараясь прогнать эту мысль из головы. — Когда вы хотели начать занятия?
Ее лицо просветлело:
— Не будет ли завтра слишком скоро, сэнсэй?
— Напротив, завтра — прекрасный день для начала занятий.
Беркли
Годзэн увидел, как сэнсэй Дзэндзэн дернулся один раз, потом другой, но ни звука не вырвалось из стиснутых челюстей его наставника. Годзэн встал на колени и приложил ухо ко рту сэнсэя — дыхание было едва уловимым. Машинально Годзэн принялся было убирать вещи, беспорядочно разбросанные вокруг. Нет, не сейчас. Он вскочил и кинулся в основной зал школы, где был телефон.
Четыре минуты, пока дожидался «скорой помощи», Годзэн мог лишь неподвижно стоять в дверях мастерской и смотреть на сэнсэя — на его седые волосы, которые обычно придавали учителю вес в глазах учеников, но теперь старили его. Сейчас сэнсэй выглядел слабым и чуть ли не при смерти. Когда «скорая», оглашая сиреной окрестности, наконец приехала, Годзэн впустил врачей через переднюю дверь и повел в мастерскую. Фельдшеры громыхали своим оборудованием — большими оранжевыми коробками, которые несли в латексных перчатках, — о стены узких коридорчиков школы.
Один фельдшер задавал ему вопросы, а другие занялись сэнсэем. Хлопнув себя по лбу, Годзэн объяснял:
— Он сделал рукой вот так.
— Хорошо, — пробормотал фельдшер. Он опустился на колени рядом со своей коллегой и сказал: — Это мог быть удар. — Та кивнула. По маленькой рации фельдшер связался с больницей и поговорил с врачом отделения неотложной помощи. Закончив, повернулся к партнерше: — Его нужно везти немедленно.
Годзэн поехал в больницу вслед за «неотложкой», но скоро отстал: та гнала на полной скорости. Он подъехал в тот момент, когда сэнсэя ввозили в двойные двери на каталке. Когда двери закрылись, он увидел надпись: «Посторонним вход воспрещен. Только для персонала».
Отъехав от входа, он нашел место для парковки. Пока двигатель, пощелкивая, остывал, Годзэн вспоминал измученное болью лицо сэнсэя. Как будто вся боль этого мира прошла через него, как зигзаг молнии.
Годзэн направился к центральному входу. У самых дверей он остановился и сложил на груди руки. Может, следует позвонить кому-нибудь? Есть ли у наставника близкие?
Никто никогда не заговаривал о семье сэнсэя, даже он сам. Он жил один в своем доме, но это, конечно же, не означало, что у него нет никакой родни.
Почему в доме не оказалось никого другого, когда у сэнсэя случился удар? Того, кто знал бы, что делать, кому звонить.
Годзэн простоял перед больницей четверть часа и только потом сделал первый шаг. За ним — другой, третий… Лишь через минуту он достиг дверей и замер. Рядом остановилась женщина в деловом костюме, с карточкой-удостоверением на тонком наборном шнурке из шариков и протянула руку к дверной ручке из отполированной стали. Потянула дверь на себя и жестом пригласила его пройти первым. Он сделал пару шагов и остановился, а женщина пронеслась мимо.
Бюро информации располагалось еще несколькими шагами дальше, и, подойдя к нему, Годзэн крепко ухватился за стойку.
