Киёми кивнула:
— Пойду скажу Ханако.
Когда Киёми отошла, Уиджи спросил Тину:
— Почему твоя тетя назвала тебя Хана?
— Это мое среднее имя. По-японски означает «цветок». А мамино — «цветочек». Мама и тетя Киёми всегда меня так называют.
— Ты предпочитаешь «Тина», насколько я понимаю.
— Если не трудно. Тебе понравилось бы, если б тебя называли цветком?
— Всяко лучше Уиджи.
— Извини. Тебе не нравится Уиджи?
— Шучу я. Правда.
Ханако вышла в зал, неся поднос с большой бутылкой и двумя стаканами.
— Ма, — сказала Тина, — это доктор Уильям Крус, Уиджи. Помнишь, я тебе о нем говорила? Это моя мама, Ханако.
— Хадзимэмаситэ, — поклонилась Ханако.
— Это означает, что она рада с тобой познакомиться, — объяснила Тина.
— И я рад.
Ханако поставила бутылку и пивные стаканчики на стол и спросила:
— Вы любите рыбу, доктор Крус? У нас есть свежий морской окунь.
Тина подалась к нему и прошептала:
— В своем заказе я обычно полагаюсь на шеф-повара.
— Конечно. Принесите, пожалуйста, морского окуня.
Ханако кивнула. Придерживая рукав кимоно, чтобы не мел стол, она разлила им пиво, потом вопросительно взглянула на Тину. Та ответила непринужденной улыбкой, дескать «он всего лишь друг». Глядя вслед Ханако, Уиджи сказал:
— Она хорошо держится.
— Она гораздо лучше держится здесь, чем дома.
— Физическая и умственная активность ей полезны.
Ханако принесла им суп мисо и «цукэмоно» — маринованную капусту. Тина попросила чай и воду. Ханако поклонилась, снова наполняя их стаканы.
— Спасибо, — поблагодарил Уиджи. Ханако улыбнулась и пошла принимать заказ у другого столика. Тина отпила немного чая, который мать принесла им в кружках.
— А твой отец? — спросил Уиджи, помешивая суп кончиками палочек. — Он тоже здесь работает?
— Вообще-то я никогда его не видела.
— Ой… извини.
— Ничего.
Когда она росла, вокруг было столько детей с одинокими родителями, родителями-геями, разведенными или женившимися вторично, или же вообще без родителей, что никто не считал ее особенной. Когда она поняла, что мать может никогда и не рассказать ей об отце, она перестала интересоваться и ждать этого. Тина думала, что мать рассчитывает на подходящий момент: может, когда она чуть подрастет, или пойдет в школу, или окончит школу. Все эти поворотные моменты в ее судьбе пришли и прошли, не отмеченные ни единым словом.
— Ты ладишь с родителями? — спросила Тина.
— У нас прекрасные отношения. Особенно теперь, кода я далеко.
— А что так?
— Обычная дрянь между детьми и родителями. Они не имеют понятия, зачем я опять пошел учиться. «Тебе недостаточно титулов?» Так отреагировал отец, когда я ему сказал.
Ханако подошла к ним и забрала миски из-под супа и тарелки.
— Прекрасный суп, — сказал Уиджи.
— Вам нравится мисо? — спросила Ханако.
— Великолепный.
— Он и полезный тоже, — заметила Ханако. — Ваш ужин сейчас будет. — И она ушла, забрав тарелки.
— Каково быть студентом Аламо? — спросила Тина.
— Пока трудно сказать. Он несколько замкнут, но когда он здесь — он здесь, если ты меня понимаешь.
— Сосредоточен?
— Весьма. Как будто все без исключения важно до энной степени. Похож на шахматного гроссмейстера, способного мыслить на несколько ходов вперед. Только поднимаешь какую-то тему, вроде будущего исследования, а он тебя уже обогнал и говорит, что, скорее всего, из этого получится. Он гений, но с людьми не может совершенно.
— Похоже, только гениальность и имеет тут значение. — После паузы Тина произнесла: — У меня к тебе вопрос.
— Валяй.
— Я занимаюсь случаем с сэнсэем сёдо — учителем японской каллиграфии, у которого случилось кровоизлияние. Обширное поражение височной доли. Самое интересное, что он потерял способность соединять вместе элементы иероглифов: например, вот этот, «вода». Тина макнула палец в стакан и нарисовала иероглиф из столе. — Похоже, он может написать только одну черту. Или же комбинирует их неправильным образом. Профессор Портер сказала, что это называется аграфией.
Уиджи кивнул:
— Слышал об этом, что-то вроде графической афазии. Правда, никогда не сталкивался.
— Мне бы хотелось выяснить, восстановится ли у него способность комбинировать черты в правильном порядке.
Уиджи покачал головой:
— При таком серьезном повреждении, что ты описала? Сомневаюсь. Нельзя исключать возможного улучшения в будущем, но он никогда не восстановится полностью до того состояния, что было до удара.
Тина откинулась на спинку, когда принесли ужин. Киёми помогла Ханако с подносом.
— Три вида морского окуня, — объявила Ханако. Киёми показала одно из блюд. — Мне больше всего нравится вот это: морской окунь с имбирным соусом. Конечно, сасими из морского окуня тоже превосходно.
— Ты любишь сырую рыбу? — спросила Тина.
— Только если она еще дрыгается.
Ханако рассмеялась. Но когда она ставила блюдо перед Уиджи, лицо ее вдруг исказилось. Блюдо выпало из рук и тяжело ударилось о стол, задев бутылку. Уиджи поймал бутылку, и опрокинуться она не успела.
— Ма, тебе нехорошо?
Ханако попробовала улыбнуться, но боль взяла верх. Она качнулась назад, и начала так медленно падать, что Казалось, будто ей не дает рухнуть невидимая веревка. Уиджи быстро вскочил и поддержал ее одной рукой под руку, а другой обхватив за поясницу Тина встала и поддержала мать с другой стороны.
— Гомэн насай, — прошептала Ханако.
— Ханако, что случилось? — спросила Киёми.
— Давайте отведем ее в кабинет, — предложила Тина.
Под взглядами малочисленной компании едоков они провели Ханако в заднюю часть ресторана. В кабинете управляющего ее посадили на стул. Уиджи присел на корточки и спросил:
— У вас спазмы в ногах?
Лицо Ханако сморщилось от боли, глаза плотно закрылись, губы сжались так плотно, что побелели.
— Ты знаешь, что с ней? — прошептала Киёми Тине.
Та взглянула на мать, когда Уиджи заговорил с ней.
— У нее рассеянный склероз. Стало проявляться с начала года, — прошептала Тина.
На лице Киёми сначала изобразилось удивление, потом замешательство.
— Она никогда мне не говорила. Она сказала, что просто стареет. Это опасно?
