Из передней части дома донесся чей-то голос. Сэнсэй Годзэн стремительно захлопнул ящик, взял метелку и выбежал из комнаты.
— Коннитива, сэнсэй Годзэн, — приветствовал его Мистер Роберт, поклонившись, когда Годзэн вошел в переднюю залу.
— Коннитива, Смит-сан.
— Я извиняюсь за вторжение, но дверь была открыта.
— Ничего страшного. Я убирался. — Годзэн показал метелку.
— Как поживает сэнсэй? Он здесь?
— Он в больнице.
— Что случилось?
— У него был удар. — Годзэн коснулся лба. — Был в коме, но начал постепенно приходить в себя. Врачи считают, что в результате пострадал мозг. Они пока не знают, насколько это серьезно, — по крайней мере, до получения результатов анализов.
— Мне очень жаль все это слышать.
— Может, вы могли бы сходить в больницу и узнать всё подробнее?
С радостью. А где больница?
На Годзэна обрушилось облегчение.
— Я ученик сэнсэя Дзэндзэн, одного из ваших пациентов, — обратился Мистер Роберт к девушке из регистратуры.
— Дзэндзэн? — повторила она и уставилась в монитор.
— Извините, — исправился Мистер Роберт, вспомнив, что говорил ему сэнсэй Годзэн. — Его фамилия Симано.
Девушка посмотрела на него долгим скучающим взглядом, потом набрала имя.
— Его сегодня переводят в другое место. Значит, он или в палате 2-45, или же в реабилитационном крыле. Посмотрите сначала там. Это вниз через холл, потом в конце направо, а потом налево. Спросите у старшей сестры, пускают ли к нему.
— Спасибо, — поблагодарил он, но она уже отвечала на чей-то звонок. Последовав ее инструкциям, он нашел старшую сестру и спросил насчет сэнсэя.
— Его как раз переводят в новую палату. Возможно, это не лучшее время для посещения.
— Каково его состояние?
— А вы?..
— Один из его учеников.
— Понятно. Он преподает японское письмо.
— Сёдо, — поправил мистер Роберт. — Это гораздо больше, чем просто «японское письмо».
— Обычно мы даем информацию только членам се# мьи.
— У него здесь нет никого из родных.
— Мне кажется, я могу вам сообщить: у него из-за аневризмы лопнул кровеносный сосуд. Мы еще не знаем, насколько серьезны последствия, но у него несколько нарушена речь.
— То есть он не может говорить?
Сестра кивнула:
— Он не может ни говорить, ни писать. Это случается, когда после удара оказываются поражены некоторые зоны мозга. Он оправился от комы всего пару дней назад.
— Значит, он не может писать? — спросил он.
— Он только пишет вот эти причудливые каракули.
— Каракули?
— Вот, взгляните. — Она открыла папку и показала ему разлинованный лист из блокнота. На нем фломастером были нанесены какие-то знаки.
— Это что-нибудь вам говорит? — спросила сестра.
— Нет, — ответил Мистер Роберт, перевернув лист. — Некоторые знаки похожи на строки иероглифов, но большая часть напоминает какую-то абстрактную мазню.
Сестра лишь молча пожала плечами.
В глубоком сне
спасенья нет
для меня
от меня.
Бредя по кампусу на встречу с Мистером Робертом — они договорились вместе пообедать, — Тина с удовольствием подставляла лицо теплому солнышку, что проглядывало сквозь туманную дымку. Она вышла с первого занятия профессора Портер по проблеме языка и мозга. Профессор дала им программу курса и попросила прочесть первые три главы ее книги «Влажный язык: как разговаривает мозг». Затем она прочла им вводную лекцию о во многом таинственном процессе создания человеком языка. Все-таки нам известно немногое, объясняла она: в мозгу есть специфические зоны, которым отведены четкие роли в сотворении языка, — околообонятельное поле Брока отвечает за речепроизводство, а зона Вернике
[44] — за понимание.
Тина нашла кафе «Нефели» у перекрестка Херста и Юклид, прямо напротив северной границы кампуса. Кафе представляло собой крошечное помещение, забитое столами, отделенными друг от друга лишь несколькими дюймами. Мистер Роберт ждал ее у самой двери.
Стоя в очереди, они вдыхали запахи эспрессо, взбитых сливок и греческих сыров, долетавших от бара и из кухни. Толпа говорила на всех мыслимых языках: испанском, китайском, французском и других, которые Тина не могла определить. Очередь двигалась быстро, и у стойки они заказали сэндвичи. Тина взяла капуччино, Мистер Роберт — чай со льдом. С напитками они протиснулись между столиками к свободному.
Они сделали по паре глотков, когда официант принес сэндвичи: хрустящий хлеб скрывался под слоем копченых красных перцев, оливок, феты и моццареллы, а также помидоров. Они отломили по кусочку этого аппетитного буйства. Мистер Роберт жевал, как обычно, задумчиво, словно пытался ощутить вкус каждой молекулы. Так он делал все — напряженно-сосредоточенно, как требовали на занятиях боевыми искусствами. Но вот наконец проглотил.
— Какие у тебя сегодня были занятия?
— Мозг и язык. У профессора Портер.
— О чем это?
— Названием все сказано. Как мозг производит язык.
Тина принялась резать свой сэндвич на кусочки, которые можно было бы прожевать.
— Своевременно. У моего сэнсэя по сёдо как раз случился удар. Он недавно вышел из комы, но не может ни говорить, ни писать — по крайней мере, ничего осмысленного. Рисует лишь вот такие каракули. Отчасти абстракция, отчасти иероглифы, но во всем вместе — никакого смысла. Это что-нибудь значит?
Тина вспомнила занятия по психологии.
— Похоже на афазию.
— Афазия… — повторил Мистер Роберт. — Это навсегда?
— Я не знаю медицинских аспектов. Может, удастся разузнать у профессора Портер подробнее. Или Уиджи знает что-нибудь.
— Уиджи? — Мистер Роберт посмотрел, как она кладет отрезанный кусочек в рот.
— Это один из аспирантов. Доктор медицины.
— Что это за имя — Уиджи?
— Прозвище, сокращение от Уильяма Джеймса.
— Хм. — Он внимательно посмотрел на стакан с чаем, взял его и сделал глубокомысленный глоток. — Я был сегодня у твоей матери.
