Но после смерти отца оно стоило еще меньше, чем при его жизни. Ихара метался по Эдо, стараясь изо всех сил спасти все возможное и продержаться до выгодного предложения. Устроился на работу к одному из отцовских перекупщиков — там нужно было взвешивать и паковать чай. К концу дня руки становились каменными.
Ногути все еще жила в комнате. Ихара не знал, что с ней делать. Он подумывал дать ей немного денег на отъезд, но отъезд, казалось, не входил в ее планы.
— Ногути-сан, — обратился он к ней однажды вечером. — Почему вы не уезжаете?
Она посмотрела на стену так, будто могла видеть насквозь.
— Вы хотите, чтобы я уехала?
— Нет, — выдавил он.
На следующий день, когда после работы Ихара получил свою первую зарплату, он не пошел сразу домой, вместо этого отправился побродить по улочкам ситамати
[39] — нижней части Эдо, как по своему положению, так и по репутации. Проголодавшись, остановился около жаровни с подрумяненным тофу
[40] и съел пару шампуров. Приятная тяжесть в желудке и жажда повлекли его к лотку с сакэ. Мысль о смерти отца была мимолетна, и он выпил сначала одну бутылочку, затем другую.
После смерти учителя Ихара забыл, что такое счастье, но теперь, идя домой, он был доволен. По дороге ему попалась маленькая чайная — крыша ее поникла, будто хвост бродячей собаки. Восхитившись ее очертаниями, похожими на хорошую каллиграфию, он вошел.
Чайная была чистая, везде чувствовался налет старины. Посетителей, однако, не было. Престарелая хозяйка вышла из задней комнаты и склонилась перед ним. Ихара сел на тонкую подушку перед низеньким столиком.
Слово «спокойный» — «сидзука» — представляет собой, как полагают, результат абстрактного переосмысления таких понятий, как «прекрасный зеленый цвет», «бесконфликтный», «остающийся чистым» или «желаемое отсутствие движения». Черты иероглифов должны отражать это настроение. Само собой, изобразить их в таком стиле крайне трудно, если сознание неспокойно.
Но каллиграф должен добиваться спокойствия не расслабляющего, а скорее активного — полного единения духовной и физической энергии. В самом деле, сознание занимающихся сёдо коренным образом изменяется в результате настойчивой и целеустремленной практики, но не благодаря сознательному усилию: оно формируется постепенно, пока сознание медленно впитывает в себя подсознание.
Женщина с мягким взглядом, напомнившим ему глаза матери, подала ему теплое влажное полотенце, затем налила чашку чаю. Ихара полюбовался грубой красотой чашки, сделал глоток и поклонился хозяйке. Она ответила поклоном и оставила его в одиночестве. Ихара оглядел скромно обставленную комнату. На одной стене висел хорошо исполненный каллиграфический свиток. Он хотел подняться, чтобы рассмотреть его поближе, когда хозяйка вдруг вернулась с небольшим подносом затейливого рисового печенья.
Ихара полюбовался пристойное время и печеньем, затем взял одно и откусил.
— Очень вкусно, — сказал он. Хозяйка поклонилась и произнесла:
— Извините за вопрос, но откуда вы?
— Из местечка около Фудзи-сан
[41], — ответил он и тут же заметил: — Этот свиток… прекрасная каллиграфия.
Женщина обернулась и посмотрела на нее.
— Нет, это неудачный свиток. В касуре нет напряжения, окончания черт слишком резкие. Не хватает равновесия.
Ихара подошел к свитку и посмотрел внимательнее. Каллиграфия все равно поразила его своим мастерством. Укоры хозяйки можно было считать почти безосновательными, хотя, присмотревшись тщательнее, Ихара убедился: у хозяйки наметанный глаз и утонченный вкус. Действительно, касуре — открытое белое пространство на свитке, подчеркивавшее движение кисти, — было местами лишено напряжения, ибо черты были слишком толстыми, окончания же их следовало сделать чуть длиннее, и в результате равновесие слегка портила излишне тяжелая верхняя часть. Тем не менее работа была прекрасной. Ихаре была неизвестна печать мастера. Он вернулся к чаю.
— Видите, я же говорила, — отметила женщина.
— Кто автор?
— Он почти не известен. Мой дед. Извините за вопрос, вы занимаетесь сёдо?
Ихару подмывало сразу же сказать «нет», ведь он не занимался уже много недель. Но он ответил:
— Я был учеником в школе Дайдзэн.
— Дайдзэн! Прекрасно. Тогда вы должны быть мастером.
Ихара поклонился.
— Вовсе нет. Я сын чаеторговца.
— Но ведь Дайдзэн… Я не могу поверить, что вы заглянули в мою убогую чайную.
— Видите ли, сэнсэй Дайдзэн умер.
— Не может быть! В самом деле? Кто же придет на его место?
— Он не назначил себе преемника.
Тушечница досталась Сакате, он руководил школой, ему же и перешел титул сэнсэя Дайдзэн.
Женщина наблюдала, как Ихара ест, и постоянно подливала ему чаю. Когда он закончил трапезу, она обратилась к нему:
— Пожалуйста, пойдемте со мной.
Слово «ябурэтэ» — изношенный, порванный — образовано из иероглифов «камень» и «кожа», и, скорее всего, имел значение «маленький кусочек», что подразумевает «рвать на части». (Последние два знака азбуки образуют отглагольное прилагательное.) Иероглиф «камень» изначально изображал «камень, вырубленный из скалы». Обратите внимание на острые углы штрихов. Острота черт достигается меньшим количеством туши на кисти и более легкими, быстрыми движениями.
Ихара последовал за женщиной через чайную в заднюю часть дома, где стены потрескались, потолок просел, весь пол встал на дыбы, а татами кишели насекомыми. Но все комнаты были такими же чистыми, как и спереди. Они остановились в комнате с таким низким входом, что Ихаре пришлось нагнугься в дверях.
В комнате стоял низкий столик, на котором были разложены тушечница, вощеные печати, бумага, подставка для кистей, груз для бумаги
[42] и связка кистей. По всей комнате лежали пачки листов для упражнений, каллиграфические свитки были приколоты к стенам. Узкое окошко впускал0 в комнату от силы два-три луча света.
