— Ольга Витальевна, — оборачиваюсь к начальнику отдела, — мы всё прояснили?
— Всё, — она устало махает рукой, будто отсылает прочь.
Остаётся лишь и её одарить возмущённым взглядом. Все действительно растеряли привычную вежливость или это нервы?
Хватаю папку с документами и решительным маршем отправляюсь обратно в свой кабинет. В коридоре до приёмной в кармане юбки вибрирует сотовый. Выхватываю его спешно, надеясь, что это Герман.
Но нет. Это странное сообщение от Возова.
«Осторожно. ДЭБ».
— Чего? — невольно вырывается у меня.
О чём это вообще?
Не успеваю оторвать взгляд от экрана, когда меня внезапно толкают в плечо.
— Эй! Смотри-те, куда…
— Прошу прощения, — та самая блондинка, с которой мы утром скрестили взгляды на кухне, пролетает мимо меня.
Недовольно вздыхаю и плетусь к себе. Даже маленькая победа над отделом сопровождения и Ольгой Витальевной в частности не приносит удовлетворения. Хорошо, что к этому времени поспевает аналитический отчёт от моей команды, и я могу отвлечься на цифры. Но через какое-то время понимаю, что просто так, от нечего делать, я строю ненужные сводные таблицы на вкладках документа. Я даже уже не пытаюсь дозвониться до Германа. Легче изводить себя без постоянного набора его номера. Так хоть есть шанс внушить, что он просто занят, и это работа, а не игнорирование.
Лёгкое дежа вю всё-таки накатывает. Как в те времена, когда он пропадал в университете, а я ждала его дома до глубокой темноты. Та же паника, то же отчаяние и невыносимость ожидания, когда время тянется, превращаясь в бесконечность. Когда смотришь на часы и, кажется, что стрелки идут не в ту сторону.
Уличные тени становятся длиннее, поток машин на проспекте возрастает. Люди постепенно начинают покидать офисы и разъезжаться по домам. Я то стою у окна, то сижу за столом. То срываюсь на придуманные задачи, то просто смотрю в стену, понимая, что что-то происходит.
Резкие голоса в приёмной выводят меня из транса. Я подскакиваю из-за стола, но успеваю лишь сделать шаг в сторону двери, когда она сама распахивается, и в кабинет первым входит Герман, а за ним ещё несколько людей. Мужчин. И Скорая, замыкающая шествие. Она закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, будто суровый стражник.
— Добрый вечер, — дрожащим голосом, чёрт его возьми, произношу я и пытаюсь вымученно улыбнуться.
Но Герман не улыбается в ответ. Он даже не смотрит на меня. Вернее, смотрит, но как будто бы сквозь. В точку чуть пониже шеи, где соединяются ключицы.
Мне хочется спросить: что-то случилось? Нет, что-то же определённо случилось?
Но я не слышу чужих голосов. Смотрю только на Германа, пытаюсь поймать взгляд, но это нереально.
От группы отделяется мужчина. Он чуть выше меня ростом, коренастый и самый серьёзный из всех. Седоватые кустистые брови чуть нахмурены. Подходит к моему столу, и я невольно отступаю в сторону.
— Ну что, сами укажите? Или искать будем? — уточняет он.
В его голосе нет угрозы, лишь какая-то усталость и недовольство.
— Что искать? — ничего не понимая, я смотрю на него.
— Значит, искать, — всё с тем же спокойствием кивает он. — Ребят, — кивает своим.
На меня нападает оцепенение, когда раздаётся хлопанье ящиков. Один из мужчин направляет в сторону стеллажа, пока ещё пустого. Что он там собрался искать?
— Герман… Маркович? — я оборачиваюсь к Островскому, но он теперь хмурится и смотрит на мужчину, по очереди открывающего ящики моей тумбочки.
Выдвинув самый нижний, он довольно хмыкает.
— Возьмите, пожалуйста, сами, — мужчина указывает на мягкий почтовый пакет.
Я на автомате наклоняюсь и беру его. Он не особо тяжёлый, что-то там лежит. Так и стою с пакетом в руке, не зная, куда деть.
— Что? Куда мне…
— Положите на стол, — спокойно просит мужчина.
Я следую его приказам, но смотрю только на Германа. Его взгляд строгий и напряжённый. Он перескакивает с меня на пакет и обратно. Мои пальцы разжимаются, а Островский размашистым шагом подходит к столу и приоткрывает пакет.
Лицо его окончательно превращается в маску. Теперь уже почти безразличную и ничего не выражающую. Я даже не узнаю его голос, когда он обращается ко мне:
— Что это? Ты можешь объяснить?
39
Герман повторяет свой вопрос, наверное, потому что я никак не реагирую, слишком потрясённая разыгрываемой передо мной сценой. Всё будто в страшном кино и мне не по себе, хотя ничего плохого, видит бог, я не совершила.
— Это? — нахмурившись, уточняю я и наклоняюсь, чтобы заглянуть в пакет, который всё ещё держит Герман.
— Это-это, — подталкивает он вещь ко мне.
Смотрю и с трудом сглатываю. В пакете деньги. Много денег. Несколько пачек пятитысячных, если быть точной.
— Я не знаю, — дрогнувшим голосом отвечаю, наконец. Это всё, на что меня хватает.
Хотя, кажется, начинаю понимать, куда он клонит. Вернее, куда они все… все, кто в этой комнате присутствуют, клонят. Воздуха катастрофически не хватает. Вот бы открыть окно!
— Это деньги, Варя, если ты заметила. Около полумиллиона, если быть точным. И как они попали в ящик твоего стола, ты тоже знаешь? — следом спрашивает Герман, по его лицу скользит то гнев, то глубокая задумчивость, но интонация голоса остаётся ровной, будто бы отстранённой.
Словно он сам предпочёл бы оказаться за много километров отсюда.
— Не знаю.
— Точно не знаешь?
— Определённо нет.
Хотела бы я тоже говорить ровно и спокойно, но удушающая паника, волной накатывающая на меня, мешает. Кабинет начинает раскачиваться перед глазами. Приходится сделать шаг назад и вцепиться в спинку кресла, чтобы стоять ровно.
— А я вам, Варвара Андреевна, расскажу, — интонация его вдруг резко меняется.
— Да уж, будьте добры, Герман Маркович, просветите, — огрызаюсь, потому что внутри всё опускается.
Понимаю, что Герман всё уже решил для себя. Без суда и следствия. По его поведению, по тому, как он сейчас со мной разговаривает, мне становится всё понятно. Он уже ознакомился с материалами дела и вынес приговор. А мне лишь остаётся то бледнеть, то краснеть под его тяжёлым, как гранитная плита, взглядом.
— Всеволод Иванович, пожалуйста, — Герман обращается к мужчине, который всё ещё стоит сбоку от меня.
Он словно живой заслон, чтобы я никуда не сбежала, если вдруг додумаюсь до такого.
Тот достаёт телефон из кармана, проводит какие-то манипуляции, а затем напряжённую атмосферу кабинета разрывает запись.
