— У тебя на кухне… То фото… оно… его… зачем его сохранил? — наконец, нахожу я правильную фразу.
— Перебирал после возвращения вещи и нашёл.
Наверное, если бы я не смотрела так пристально на руки Германа, то пропустила бы момент, когда его пальцы сильнее сжали руль. Но я всё же заметила, как на несколько секунд побелели костяшки.
— Ты их, что, печатал тогда?
— Пару-тройку, — неопределённо отвечает он.
Герман молчит, больше ничего не добавляет, и мне становится неловко.
— Ты когда-нибудь ещё в Рио был после того раза? — зачем-то спрашиваю я.
Может, мне хочется полоснуть по больному. Иногда это помогает прийти в себя, потому что сейчас я явно куда-то не туда заруливаю. Помню, как мы мечтали о повторном совместном путешествии, которому не суждено было состояться, а теперь мне интересно, ездил ли он ещё когда-либо туда или возил кого-нибудь по нашим местам.
— Нет.
Ответ короткий и лаконичный. Зато разом снимающий ряд вопросов. Я не жду никакого продолжения, но Герман внезапно добавляет:
— Мне хотелось запомнить город таким, каким он был с тобой, — после этих слов он притормаживает у тротуара и быстро бросает: — У тебя лекарство дома какое-нибудь от головной боли есть?
— Эм… да… нет… не знаю… было какое-то, — отвечаю невнятно, так как Герман меня своей короткой ремаркой сбил с мысли.
— Схожу-куплю, я быстро.
Когда остаюсь в салоне машины одна, медленно выдыхаю. Оказывается, находиться рядом с Германом так долго чревато неконтролируемым перекрытием кислорода.
А ещё подруги часто мне говорили, что я мастер неудобных вопросов. Видимо, сейчас был один из таких.
Почему же мне кажется, что мы с Германом выглядим, как два человека, зашедшие в тупик?
27
Четверг приносит новые сюрпризы и неожиданности. Островский снова куда-то укатил, а меня оставил с ворохом новых поручений. Интересно, он отправился по делам или просто скрылся, чтобы меня лишний раз не видеть? Не думаю, что это так, ведь Герман не похож на человека, сбегающего от трудностей. Пусть даже эти трудности предстают перед ним в виде собственной сотрудницы, делающей намёки о совместном прошлом.
Вообще наши взаимоотношения так сильно напоминают фехтование: то я его уколю, то он меня, то я вспомню о былом, то на него накатит. Всё хорошо, пока мы держим дистанцию, но как только она сокращается — идём по острию лезвия. И тут два выхода — либо режься, либо балансируй. Шрамы от отношений с Германом у меня уже есть. Не физические, конечно, но и душевных достаточно.
В новом терминале Пулково как-то безлюдно. В старом здании всегда была толкучка, а здесь пассажиры концентрируются кучками и много неохваченных бесконечно пустых территорий. Стою с табличкой «Inter-consult» жду очередного партнёра. Информация о нём минимальна. Прилетает из Москвы. Представитель российского отделения «Масумы». Моё дело — встретить человека, доставить в офис, свести с руководителями финансового и тендерного отдела, — те уже полируют переговорку с клининговой службой, — и составить компанию на официальной части, помогая с коммуникацией.
Вот эта формулировка «помогая с коммуникацией» как-то сразу меня смущает. Чем я там могу помочь?
А ещё меня смущает обилие иностранных партнёров, внезапно появившихся у «Интер-консалта». Вернее, потенциальных партнёров. Уж не те ли это фирмы, о контрактах с которыми говорил Возов? Ведь у всех, как один, представительства на территории России.
Мне не хочется влезать во всё это. Положа руку на сердце, я бы вообще предпочла забыть тот разговор с Возовым и больше никогда с бывшим шефом не встречаться. Только шестое чувство подсказывает, что это был не последний наш с ним контакт.
По громкой связи несколько минут назад сообщили, что прибыл нужный мне борт из Москвы, и вот теперь первые пассажиры начинают появляться на выходе вместе с багажом. Встаю ровнее и выискиваю взглядом замешкавшихся людей, которые озираются по сторонам в поисках встречающих.
Накатывает небольшая злость: на самом деле, Островский мог бы дать о партнёре чуть больше информации, чем содержалось в записке. Там даже имени не было, так — общие фразы. В общем, было ощущение, что Герман писал её на бегу и не закончил мысль. Утром я хотела уточнить несколько моментов, но снова до Германа не дозвонилась. Что ж, если ненароком пропущу, у меня есть телефон визитёра, наберу тогда.
Не знаю, что со мной случилось: может, моргнула, может, выпала из реальности на несколько секунд, поглощённая гневными мыслями в сторону Германа, но когда фокусирую взгляд, перед собой вижу довольно рослого японца с вежливой улыбкой смотрящего на меня.
— Добрый день, вы из «Масумы»? — вежливо интересуюсь, пока по-русски, а сама думаю, что не ожидала такого поворота, если это он.
— Здравствуйте, да, «Масума», — с жутким акцентом подтверждает мужчина и с не менее вежливой улыбкой и протягивает мне руку, представляясь. — Такаши Миура.
А дальше всё. После обмена любезностями я осознаю, что резерв слов на русском исчерпан. Пытаюсь заговорить с ним на английском, он у меня практически свободный, но выходит так, что господин Миура меня отчасти понимает, а я его выговор абсолютно нет.
Это не первая моя встреча с представителями Востока, на которой у меня возникают «трудности с коммуникацией». У них своё представление об английском и произношение специфическое. Остаётся скрипнуть зубами и попросить следовать за собой к выходу и на стоянку.
Закидываем его вещи в багажник, и я словами и жестами прошу подождать господина Миуру в машине, сама же, горя желанием оторваться хоть на ком-нибудь, набираю Германа. Конечно, не на ком-нибудь, а на нём, организаторе этой жёсткой «подставы», иначе и не скажешь.
Как ни странно, в этот раз Островский отвечает почти сразу, на втором же гудке. Что ж раньше молчал?
— Герман Маркович, вы издеваетесь? — без всяких прелюдий вступаю я.
На том конце возникает секундная заминка.
— Что случилось, Варвара? — в его голосе огромный вопрос.
— Во-первых, краткость, — конечно, сестра таланта, но не в нашем случае. Какую информацию я должна была подчерпнуть из вашей записки. Нулевую?
— Я всё подробно изложил.
— Это у вас называется подробно? Почему было не написать письмо по электронной почте?
— Я решил, что так быстрее.
Замолкаю, чтобы сделать несколько возмущённых вздохов в трубку и побарабанить пальцами по багажнику.
— Во-вторых, тут японец, — обвиняю я. — Что мне с ним делать?
— Как «что»? — недоумевает Герман и, кажется, искренне. — Разговаривать. Проявлять вежливость и внимание, а…
— Если б я знала японский, я бы с ним поговорила, и вежливость, и внимание выразила, а вот с английским у нас как-то не очень наладилось.
