Дотягиваюсь до выцветшего покрывала и бросаю его Саше:
– Счастья взять негде. Бери, что есть… – Счастье нельзя взять, оно само прилетает. Вот от тебя прилетело, – смеется женщина под перезвон привязанных к ней бутылочек, в которые выведены катетеры.
– Покрывало – это счастье? – равнодушно спрашиваю я, не имея еще за плечами ничего, что хорошенько бы меня встряхнуло.
– А ты думаешь, что счастье – это только мужик на белом коне? Не спорю, если у него в голове чуть больше, чем у коня. Но вообще счастье – это то, что приходит вовремя, и то, что согревает. Так что мужик на коне мне сейчас явно ни к чему, а вот покрывало твое – в самый раз.
Саши давно нет. За моими плечами изрядный рюкзак потрясений. Много воды утекло и много чего изменилось. Но вот счастье для меня с тех пор только то, что вовремя, и только то, что согревает.
Не подводило ни разу.
* * *
Я люблю говорить с детьми, как со взрослыми, а со взрослыми – как с детьми. Лучший вариант терапии, доложу я вам. Потому что дети, привычные к дурацкой системе воспитания, состоящей из отдачи команд, ярко раскрываются в неожиданной возможности подумать и озвучить свои первые самостоятельные мысли.
А взрослые, привыкшие оправдываться за свои несовершенства или активно защищаться, выдыхают, когда их в буквальном смысле слова гладишь по макушке и балуешь безусловным принятием.
Нам всем не хватает тепла и доверия друг другу. Вот что я понимаю каждый день, погружаясь в долгие разговоры с самыми разными людьми.
Десятилетняя Маша смотрит на меня уныло, готовясь скучно перечислить свои школьные достижения, о которых она рапортует каждому взрослому своей жизни. И вправду, о чем еще спросить ребенка, кроме как о школе, и оценить его согласно баллам в дневнике? Мы скучны и предсказуемы.
– Маша, а что ты сделаешь, когда у тебя будет десятилетняя дочь, которую все достали, требуя хорошо учиться и всех слушаться? – просто спрашиваю я.
Девочка моментально поднимает на меня свои ожившие глаза, в которых я с удовольствием наблюдаю запущенный мыслительный процесс. Автопилот отключился – а это главное. Черты детского личика смягчаются, из тела уходит напряжение. Она еще робеет, но ей интересно поговорить о том, о чем она ни разу не говорила.
– Я испеку ей пирог с ягодами, – неожиданно уже для меня отвечает Маша.
– Почему?
– Потому что когда меня ругают, я начинаю мечтать о пироге с ягодами. И если у меня будет дочь, я ей испеку такой пирог, а ругать не буду. Мы его будем есть. И будем счастливые.
Я слушала и думала о том, что вот передо мной сидит ребенок, который прячет свою беспомощность в вымышленном пироге. И верит, что этот пирог сделает счастливым ее пока несуществующего ребенка.
Быть может, это выход. Потому что почти все мы во что-то прячемся от того, что нам не по силам преодолеть. А быть может, стоит набраться храбрости и отменить замшелые установки, которыми сначала запугивали нас и которыми мы, в свою очередь, запугиваем своих детей, требуя от них соответствия даже не своим, а стереотипным ожиданиям.
И может быть, стоит печь эти спасительные пироги в реальном режиме, садиться за общий стол, заваривать чай, говорить обо всем без критики и назиданий, принимая друг друга и радуясь тому, что мы просто есть? Обычные, несовершенные, ранимые, боящиеся оценки и осуждения.
Мы будем есть горячие пироги с ягодами и еще Бог знает с чем, отключая все системы своей долговременной защиты. Для того, чтобы научиться, наконец, быть самими собой.
Рискнем?
Без пирогов это тоже можно, если что.
* * *
– Давай посерьезнее! – строго кричит ей мама, а она не может, не хочет, не умеет.
Она вся здесь, маленькая, суматошная, хохочущая, взрывающая круглыми ладошками фонтаны из ярких листьев.
Я смотрю на них, дожидаясь такси, и тоже не могу, не хочу. Но умею. Умею, потому что и мне говорили, что надо посерьезнее, и я слушалась и надолго становилась такой. Важной, не забывающей, что девочка должна быть девочкой во всем. А что это такое вообще – быть девочкой во всем? Чего такого нельзя девочке, чтобы чувствовать себя свободной, счастливой, имеющей право не зависеть от чужого одобрения?
Давай посерьезнее. А зачем? Чтобы молча исполнять предписанное, соглашаться с дурацкими правилами, биться за постановку галочек в длинном списке обязанностей? Или чтобы успокоиться насчет того, что теперь «не хуже, чем у людей»? Или чтобы научиться всегда носить маски, точно зная, как нельзя и как можно?
Девчушка мчится по парковой аллее и врезается в живот уткнувшегося в телефон мужчины. Оба отпрыгивают, а потом смеются. Мама догоняет ее, скороговоркой извиняется перед мужчиной и с силой тащит дочь к себе.
– Ну говорила же тебе: будь серьезнее! – уже грозно шепчет она.
Я смотрю в совсем юное, обрамленное тщательно завитыми локонами лицо мамы и вспоминаю, с каких пор мне стал ненавистен критерий «красивая», даже если он толерантно обобщал всех под одной тупой фразой, что некрасивых женщин не существует.
А почему это так важно – быть красивой? Почему так важно хотя бы внушать это себе? Почему это такое необходимое условие для ощущения себя небесполезной и достойной всех «женских плюшек»? Что это за тюрьма такая, даже если в нее срочно вносят коррективы, будто самой красивой должна быть душа?
Да не должна. Достаточно быть собой, достаточно признавать свою душу и тело, достаточно заботиться о них, достаточно уважать их настолько, чтобы не коверкать в угоду трендам и шаблонам.
И серьезной быть не обязательно. Если жизнь вдарит, то автоматом наплачешься, без подготовок. Так зачем же авансом? Зачем всегда готовиться к какому-то неизбежному поражению, превращая настоящее, имеющее все шансы стать счастливым и наполненным, в тревожно-невротичное ожидание будущего?
Этому будущему по барабану наша солома на случай потенциальных катастроф, и по барабану наши страхи, и по барабану наши игры в предсказателей. Так зачем посерьезнее?
Девочка не смирилась – помчалась дальше. В ее гордой спинке я узнала свою детскую решимость продолжать понравившееся даже в гарантированной перспективе огрести по полной программе. Ну и что? Зато сейчас хорошо.
А в женщине, которая угрюмо спешила за дочерью, я тоже увидела девочку, которой когда-то нравилось быть несерьезной, нравилось быть собой, нравилось не носить эти неудобные шпильки, чтобы стать красивой.
Но ее стукнули. Ей велели стать красивой и серьезной. Не потому что не любили. А потому что сами, скорее всего, не умели по-другому, передавая из поколения в поколение одну и ту же судьбу с небольшими поправками на время.
Не становитесь серьезными. Становитесь собой.
* * *
Однажды я приехала в больницу к своей подопечной, восьмилетней Аришке. День в клинике выдался не из легких, и, наверное, это как-то на мне отпечаталось, потому что девочка, посмотрев на меня, молча достала из тумбочки пакет с пряничками и строго сказала:
