– Ничего, – решительно заявила Мария, – недостаток количества мы восполним качеством. Трех более милых людей в мире не найти. И как такие милые люди, как ты и сэр Бенджамин могли поссориться, ума не приложу… Расскажи мне о ссоре, Малютка Мама… Из-за чего вы поссорились?
– Из-за гераней, – совсем тихо ответила Эстелла.
– Из-за гераней! – выдохнула Мария. – Но как можно ссориться так долго и ужасно из-за гераней?
– Оглядываясь назад, я тоже не понимаю, – сказала Эстелла, – но тогда герани казались важнее всего на свете. Так происходят все ссоры, особенно у Мерривезеров. Они начинаются из сущего пустяка, такого, как розовые герани, а потом этот пустяк все растет и растет, пока не займет весь мир.
– Продолжай, – сказала Мария.
– Когда я приехала в Лунную Усадьбу, я была несчастной маленькой девочкой. Я любила своих родителей, а они умерли, я любила наш корнуолльский дом, а его не стало. Только розовые герани напоминали мне о родителях и доме. У меня не хватает слов объяснить тебе, Мария, как я обожала эти розовые герани. Меня, как только я приехала, поселили в маленькой комнатке в башне, и я заполнила всю комнату геранями, а когда герани разрослись, я расставила горшки вдоль всей лестницы… И тут-то и начались проблемы… Леди Летиция очень не любила двух вещей – гераней и розового цвета – особенно ярко-розового. В парке усадьбы не было герани, а в доме не было ничего розового. Это она подбирала мебель для гостиной и вышивала обивку кресел, и ты помнишь, что розы там и красные, и желтые, но не розовые.
– Я знаю, – сказала Мария. – За что еще я люблю гостиную, так это за отсутствие розового, потому что я как леди Летиция. Эстелла, я тоже не люблю розовый цвет.
– Что? – воскликнула Эстелла. – Ты скачешь бок о бок со мной, Мария, и осмеливаешься заявлять, что не любишь розового?
Эстелла вышла из себя, глаза ее метали молнии, грозившие испепелить все вокруг. Казалось, ей было нанесено оскорбление, и Марии это показалось столь возмутительным, что ей тоже захотелось выйти из себя, засверкать глазами и открыть рот для того, чтобы отпустить какое-нибудь насмешливое замечание. Но прежде, чем она это сделала, послышалось низкое рычание Рольва и дружелюбное ржание Барвинка, и вместо того, чтобы произнести колкость, она просто рассмеялась.
– Не будем ссориться, – сказала она. – Ты любишь розовое, а я нет, согласимся, что в этом мы отличаемся.
Эстелла успокоилась и улыбнулась. – Как раз этого мы с леди Летицией и не смогли сделать. Мы все время ссорились. Она не позволяла, чтобы поток герани переливался через порог моей комнаты и разливался по всему дому, не разрешала мне носить в волосах розовую ленту. Я ужасно от этого страдала, потому что считала, что оскорбляя мои герани, оскорбляют моих родителей. Я была очень несчастна. Думаю, что я бы умерла от того, как я была несчастна, если бы не моя гувернантка, старая Эльспет, – которая была ворчливой старухой, но всегда брала мою сторону. И еще если бы не. доброта сэра Бенджамина. Когда мне было десять, он был великолепным молодым человеком двадцати пяти лет, и как я уже сказала, он был добр ко мне, и я его любила, хотя он разделял со своей матерью нелюбовь к розовым гераням. Но в отличие от нее, он не говорил о том, что ему не нравилось, он сдерживал себя и не упоминал об этом. Он всегда дарил мне что-нибудь, чтобы смягчить суровость своей матери. Он в молодые годы был умелым плотником, и это он сделал для меня всю ту мебель, которая сейчас стоит в твоей комнате. И он научил меня играть в шахматы. Мы всегда вместе играли в шахматы. Я не могу тебе сказать, как я любила его. И он тоже любил меня… Хотя свою мать он любил больше.
– Ты наверно страшно ревновала его к матери, – сказала Мария.
– Да. Я была ужасной девочкой в то время, Мария, ревнивой, гордой и страстной. Но и в гневе я оставалась холодной, в отличие от горячей леди Летиции, и это ее ужасно раздражало. Однако сэр Бенджамин любил меня, и когда я выросла, попросил меня выйти за него замуж, и я согласилась.
– А леди Летиция не возражала? – спросила Мария.
– Конечно, возражала. Но она все же была просто женщиной. Сэру Бенджамину в ту пору было под тридцать, и она понимала, что он имеет право жениться на мне, если захочет. Так что ей ничего не оставалось делать. Но она очень меня не любила, и была так несчастна из-за нашей помолвки, что, я думаю, именно это ее и ослабило. Зимой она простудилась, и не успели мы оглянуться, как она умерла. У сэра Бенджамина было разбито сердце, так он обожал мать. Я старалась утешить его, как могла, и он, казалось, любил меня еще больше, чем раньше, мы условились пожениться весной, и он, я и старая Эльспет готовили дом к свадьбе так, чтобы все сияло и сверкало. Я трудилась над своей вышивкой, Я сшила сэру Бенджамину великолепный жилет, бледно-голубой с желтой и малиновой вышивкой, потому что это были солнечные цвета, которые он любил, и принялась за другой к нашей свадьбе. Себе я готовила приданое и подвенечное платье… А потом, Мария, одним весенним вечером, прямо перед свадьбой, я сделала страшную глупость.
– Я догадываюсь, что это было, – сказала Мария, – в то время башня была переполнена розовыми геранями, и они стояли везде, куда ты могла втиснуть новый горшок, и однажды, когда сэр Бенджамин уехал кататься, ты стащила их вниз и наполнила ими дом.
– Именно это я и сделала, – сказала Эстелла. – Особенно много цветов я поставила в гостиной, потому что в тот вечер к ужину должен был прийти Старый Пастор, и я хотела, чтобы гостиная выглядела понарядней. Я одела платье из моего приданого – розовое. Я украсила стол розовыми цветами. Потом, позже, чем обычно, сэр Бенджамин вернулся с прогулки и увидел, что я сделала.
– И что он сказал? – поинтересовалась Мария.
– Он ничего не сказал, потому что здесь был Старый Пастор. Он играл роль любезного хозяина весь вечер, но я видела, что он страшно разгневан. Я думаю, что Старый Пастор это тоже заметил, потому что для того, чтобы как-то разрядить атмосферу, он попросил меня поиграть им после ужина, и я спела песню, написанную кем-то из Мерривезеров много веков тому назад. Сэр Бенджамин очень любил эту песню, потому что ее героиня напоминала ему обо мне.
– Да, – прошептала сама себе Мария, – я знаю эту песню.
– Но в этот вечер она ему не понравилась, и когда Старый Пастор ушел домой, он высказал все, что думал обо мне. Ты знаешь, у него мерривезеровский характер, несмотря на то, что он такой солнечный и замечательный, а когда он был молод, он вел себя как рыкающий лев. Он гневался и гремел в тот вечер, так что казалось, что его ярость снесет крышу дома. Он сказал, что я оскорбила память его святой матери и что лучше бы мне последовать за ней. Он наговорил много другого, что разозлило меня, так что я тоже сказала ему много обидных слов. Среди прочего я сказала, что его мать вовсе не была святой, что она была злой женщиной, если она могла так сурово обращаться с маленькой девочкой за ее любовь к розовому. И что святые не ненавидят герани. Святые любят все цветы, сотворенные Богом, особенно ярко-розовые герани Корнуолла, потому что Бог сотворил их красивей всех прочих цветов… И тогда сэр Бенджамин похвала. И все горшки с геранью, до которых смог дотянуться, и повыбрасывал их через окно в розарий.
