Лазаревский молча крутанул головой — нет.
— Вопрос в том, какой номер мы можем предложить? Кто у нас танцует-поет? — включилась в беседу Саша Мошкина, когда классный руководитель покинул кабинет. — Никто. Все певцы и музыканты в 11а. Почему на нас повесили это мероприятие? Мы великими талантами не обладаем.
— Раз Сергей Николаевич сказал, что нам поручили, значит, мы и будем выполнять! Ты, Муха, говори за себя, а не за всех. Пусть Кутусов подыграет, а вон Машкова споет. Я слышала, как она на днях в лесу солировала, думая, что ее никто не слышит, — иронично сказала, кивнув на меня, Марго.
Мне стало неловко. Когда это она слышала мое пение? Может, когда я собирала букет из опавших листьев и тянула:
Осенние листья шумят и шумят в саду,
Знакомой тропою я рядом с тобой иду.
И счастлив лишь тот, в ком сердце поет,
С кем рядом любимый идет 1.
Но поблизости я никого не заметила.
— Правда, Стася, спой эту песню. Очень красиво у тебя тогда получилось. А под аккомпанемент будет еще лучше.
— Интересно девки пляшут. А меня кто-нибудь спросит, буду ли я участвовать в празднике с Марусей? — влез Кутусов. Как только все начали его уговаривать и петь дифирамбы, он продолжил: — А спросите. И я отвечу: буду.
— Скоморох. Может, кто-нибудь еще играет на гитаре? Нет? Тогда спою под фонограмму, — уверенно проговорила я.
— Ну, уж не бывать этому. Кого сейчас этим удивишь? А Кутузов профессионально владеет инструментом. Все-таки музыкалку окончил по классу гитары. С отличием, — парировала Марго.
Как же мне не хотелось участвовать в мероприятии с Кутусовым. Терпеть его не могла, не выносила вечные шуточки и подколы, грубые наезды. Если бы не уговоры Игоря, не согласилась бы. Вот есть же нормальные парни, не то что этот недалекий Стасик.
На следующий день после уроков мы репетировали наш номер. Квашняк права: под гитару песня звучала удивительно красиво, номер получился великолепный. Хотя мы бесконечно перепирались с аккомпаниатором, но двух репетиций все же хватило. Большего количества я бы не вынесла. Нельзя ждать от человека то, что ему не свойственно. Вы же не выжимаете лимон, чтобы получить томатный сок? Нет? Так и Кутузову не суждено со мной спокойно общаться, как и мне с ним. Перед выступлением, на последней репетиции, он сказал, что я неправильно стою на сцене, зажата и закомплексована. Кому он это говорит? Мне, которая тоже окончила музыкалку, но по классу сольного пения?
— Маруся, на последней фразе подними руку и плавно отведи в сторону, — сердито произнес Кутузов и показал, как это должно выглядеть, с его точки зрения.
Лучше бы не размахивал своими длинными конечностями. Левой рукой он задел стойку с микрофоном, и все это добро, медленно наклоняясь, полетело со сцены. Парень попытался подхватить, удержать, но, подавшись вперед, оступился и, понимая, что щучкой падает следом за микрофоном, инстинктивно в страхе вцепился в мою руку, увлекая за собой. Бац-бац! — и мы уже распластались на полу возле сцены, больно ударившись боками. А рядом валялись трехногая погнутая стойка, вдребезги разбитый микрофон и чудом уцелевшая гитара, едва на угодившая мне по голове.
— Убью, гад, — лежа закричала я, схватив Кутузова за воротник, парень начал было отбиваться, поймав меня за руку, но потом резко притянул к себе. Швы на блузке затрещали, и манжета оказалась в его руках. — Ух…Бестолочь. Даже не знаю, что сказать. Тебе до ста не хватает девяносто девяти. Пудель. Безмозглый волнистый попугай.
— Тебе не нравятся мои кудри? — попытался он схохмить, но, посмотрев в мои глаза, полные слез, виновато проговорил: — Прости, прости, я все исправлю, пришью, постираю, поглажу.
— Что ты исправишь? Как выступать в таком виде? Это еще хорошо в зале нет никого. Стыдобище.
— Марусь, не злись. До выступления еще есть время, сходим домой, умоемся, переоденемся и успокоимся.
— Меня зовут Стася, — поднимаясь, прорычала я.
Я весь вечер шипела разъярённой кошкой и плевалась в адрес Кутусова цианидами.
Позже, приведя себя и свое настроение в порядок, мы вышли с выступлением на концертную сцену:
В саду опустевшем тропа далеко видна,
И осень прекрасна, когда на душе весна.
Пусть годы летят, но светится взгляд,
И листья над нами шумят, –
пела я. На этот раз наш номер не пострадал от буйства моего непутевого аккомпаниатора.
— Как вы великолепно выступили! — восхищенно сказала Саша. — Всем очень понравилось исполнение песни. Слышала, как долго и громко аплодировали?
— Конечно, нас же на бис приглашали несколько раз.
— Ну, что, Маруся? Больше на меня не сердишься? — включился в нашу беседу Кутусов.
— Нет, — буркнула я.
— Тогда мы с Воропаевым тебя и Сашку проводим домой. Уже темно.
— Муху провожай. А Стасю доведу я. Мы все равно живем в одном доме, — раздался голос Лазаревского.
— Да, Кутузов, шагай домой, мне на сегодня впечатлений от тебя достаточно. Не дай бог, еще ночью приснишься.
— Да пожалуйста, — наигранно радостно сказал Кутусов, — Саш, можно тебя проводить? Думаю, мне хватит самого лучшего.
Дойдя до дома, мы с Игорем еще долго стояли возле моего подъезда и разговаривали о наших увлечениях. Оказывается, он мастер спорта по рукопашному бою.
— А почему ты выбрал медицину, а, скажем, не военную службу, как когда-то твой отец?
— Не люблю муштру. А в армии этого навалом. Нет, это не для меня, мне нравится профессия врача: уважаемая, востребованная — в общем, нужная людям. К тому же, говоря откровенно, со временем можно обрасти разными нужными связями. Это жизнь, Стася, не мое позерство, — помолчав, Игорь вдруг тихо спросил: — Мне очень неудобно интересоваться, но меня все время мучает вопрос: где твоя мать? Она не поехала с вами?
— Три года назад мамы не стало. Она долго болела, но все же мы надеялись на благоприятный исход течения болезни: ведь думалось, что сейчас медицина далеко шагнула вперед. Помню, в то время я, нигде не задерживаясь, бежала из школы домой, ведь после операции маме требовался серьезный уход. Приходилось самой ее кормить, по времени давать лекарство, помогать переворачиваться с боку на бок, чтобы не было пролежней. Мы с папой даже не думали приглашать сиделку: как можно доверить родного человека абсолютно чужому? С того времени я научилась готовить, на мой взгляд, совсем не плохо и ставить уколы, как говорила мама, вполне профессионально. Часто, глядя в окно, я думала о том, как повезло проходящим мимо смеющимся взрослым, играющим на спортивной площадке малышам, что-то вечно тренькающим на гитарах сверстникам — их не коснулась такая беда. Мне же тогда было не до учебы, не до детских развлечений, глупых приколов одноклассников, и я очень сдружились с молчаливой, часто грустной соседкой по парте Аней Сенкевич, прежде с которой у меня не было никаких отношений. Нас свело общее горе: у нее тоже долгое время болела мать. Только Ане было еще сложнее: пил отец. Но однажды надежда на благоприятный исход традиционного и нетрадиционного лечения умерла вместе с моей мамой: избавить от онкологии родного человека нам не удалось. После происшедшего общее горе нас с папой объединила еще больше, и вопросов ни у кого не возникло, что со мной будет дальше. Я знала: с отцом мне ничего не страшно, он меня не бросит. Очень больно было оставлять могилу мамы, горько было уезжать от Ани, друзей, очередной раз бросать школу, ставшую родной, но пришлось по приказу родного Министерства перебираться на новое место жительства — и это в начале одиннадцатого класса. Однако служба есть служба, — выворачивала я душу на изнанку.
