— Увы, так нужно, — уже откровенно забавляюсь я, одновременно с этим направляя все усилия на то, чтобы игнорировать реакции собственного тела на нее. — Береги голову и руки. И постарайся не кричать. Ах да… Прости, но я должен держать тебя иначе.
Ладони опускаются на ткань, которая тщательно скрывает округлые ягодицы, и что-то внутри меня натягивается от наслаждения. Сурайя задерживает дыхание и шумно выдыхает мне в область ключиц, пряча лицо.
Когда вернусь в Фасиам, нужно будет поработать над своей сдержанностью, потому что это гибкое тело и вздохи будут сниться мне ещё не одну ночь.
Я отгоняю любые навязчивые мысли о том, чтобы впиться в ткань пальцами сильнее, и делаю шаг назад, спиной в пустоту. Ветер привычно свистит в ушах, перед глазами мелькает небо и край здания, с которого мы упали, а спина через пару секунд встречается со свежескошенным сеном, которое, слегка отпружинив, приветливо закрывает переплетение наших тел от посторонних глаз.
***
Оставшуюся часть пути до дарты хассашинов мы преодолеваем без происшествий.
Правда, в томительном и неловком молчании.
Сурайя избегает любого лишнего телесного контакта и отказывается от помощи, когда я протягиваю ей руку на сетчатой крыше нашего укрытия. Чтобы как-то разрядить обстановку, я задаю ей вопрос, стараясь сохранять лишь профессиональное спокойствие в голосе:
— Я видел не так много вестников, которые носят с собой оружие и могут неплохо лазить по зданиям. Гасан рассказывал, что ты росла в Фасиаме. Ты там этому научилась?
Она выдерживает паузу, когда спускается вниз за мной, в прохладный первый зал дарты, где раскинуты подушки и курятся благовония. На её лице отражается внутренняя борьба, будто Сурайя пытается на что-то решиться, и мое чутье подсказывает, что вызвано это отнюдь не вопросом — отвечает она на него искренне и прямо, — а нашими недавними, отчасти невольными прикосновениями.
— Верно, но у меня не было того обучения, которое обычно бывает у мужчин в Фасиаме. Я жила при обители хассашинов; став постарше, стала тайно наблюдать за вашими тренировками во дворе, а дальше пробовать те же движения сзади школы. Кое-как смастерила себе старый лук и попросила знакомого плотника сделать деревянные ножи, мало-мальски похожие на настоящие.
— Но тебе потребовалось больше времени на освоение навыков, не так ли? — я снимаю с себя оружие, бросаю его на ковер под ногами и морщусь от легкой боли в спине и в предплечье. Гасана пока нигде не видно и не слышно.
Прежде чем пройти дальше, в зал со стеллажами и стойкой, где обычно бывает распорядитель дарты, Сурайя тоже решает перевести дух, присев на одну из бархатных подушек. Она часто прячет взгляд, но я вижу, что в нем есть затаенный интерес к упавшему мечу и остальной экипировке.
— Да. Из-за отсутствия системности и постоянного наставника. Зато мне повезло окончить школу, что недоступно ни девочкам, ни в принципе детям моего сословия. И изучить некоторые науки.
— Что не так с твоим сословием? — вскидываю я брови и снимаю капюшон.
Наконец-то она посмотрела на меня. Долгим, изучающим взглядом, прежде чем отвести его вновь и прислониться спиной к стене.
Сегодня и впрямь день открытий: Сурайя впервые видит меня без капюшона, а я её — без привычных тканей на голове и лице.
— Не думаю, что мой род берет начало среди богачей. Если бы это было так, скорее всего, меня не оставили бы на пороге обители.
«И мы бы не встретились…» — мелькает в моей голове, но я спешу перевести эту не самую приятную для неё тему и возвращаюсь к обучению.
— Что интересного ты узнала и получила в школе?
Пока Сурайя думает над ответом, я отхожу к одному из маленьких ларцов у другой стены, чтобы найти все необходимое для обработки ран. Обычно Гасан оставляет их здесь, чтобы при тяжелых ранениях, прежде чем добраться до покоев, любой хассашин смог остановить кровь.
— Мне было любопытно всё. И, кстати, доводилось изучать и Библию, и Коран, — чуть нахмурившись, произносит Сурайя и берет из моих рук свежую ткань и две склянки. — Спасибо.
— И что же… тебе ближе? — если с моей верой и с верой собратьев всё было ясно, то по поводу Сурайи у меня были вопросы. Женщины ведь довольно набожные существа…
Она разглядывает белую повязку в руках, перебирает её тонкими пальцами и не торопится что-либо сказать. Воспользовавшись её молчанием, я указываю на стеклянные емкости и объясняю:
— Промоешь прозрачной жидкостью рану и перевяжешь. А вот эта, светло-красная, — настойка дурмана. На случай, если боль вернется. Только аккуратнее с дозой — пары капель будет достаточно, чтобы развести в воде и выпить. Надеюсь, Гасан скоро вернется и зашьет твою рану. Он в этом довольно неплох.
«Как и я…» — проносится в мыслях, но я прекрасно понимаю, что сегодня с нас достаточно любого близкого контакта. Мои действия, погоня, вынужденные объятия — всё это явно взволновало мою молодую вестницу, которая, скорее всего, никогда не сталкивалась с подобными вещами прежде.
Сурайя твердо кивает и осторожно поднимается с места. Мы проходим в зал со стеллажами, где мирно на своих местах покоятся вазы. И только тогда она отвечает на ранее заданный мною вопрос:
— Думаю, мне ближе моя собственная мораль, разум и сердце.
Я поворачиваю голову и сталкиваюсь с зелеными омутами совсем рядом. В них сейчас удивительная смесь нерешительности и едва различимой провокации. Это забавляет меня и вновь сбивает с толку.
Я не могу разгадать Сурайю до конца. Многие её ответы и реакции нечитаемы и скрытны, как клинок в моем рукаве.
Чувствую острую потребность остаться наедине с самим собой, чтобы разобраться в начинающемся внутри хаосе, который возглавляет неведомый мне доселе зверь.
— Пойдем, — коротко вздыхаю, указывая на коридор рядом. — Уверен, здесь найдется для тебя комната. Сейчас опасно возвращаться домой. Нужно отдохнуть, а завтра я продолжу дело, связанное с Тамиром.
Она молча следует за мной, когда мы оказываемся в полумраке из-за почти затухших факелов на стенах. И лишь у деревянной двери в покои напротив моих Сурайя тихо, но твердо произносит, вновь внося между нами приятное, покалывающее напряжение:
— Ты ведь далеко не ярый блюститель устава, Алисейд.
Как долго, интересно, она собиралась с думами, чтобы сказать мне это?..
— Некоторые законы существуют, чтобы их нарушать, так ведь? — я усмехаюсь, услышав этот неожиданный выпад, который не раз касался моего слуха от других людей, и скрещиваю руки на груди.
Мы стоим друг напротив друга, оба прислонившись к дверям.
Не сводя друг с друга глаз.
И на её привлекательном лице больше нет выражения борьбы — лишь непоколебимость одним лишь высшим силам известно какого принятого решения.
