Но аббат, который щурился на крылья чаек, мелькавшие, словно светлячки и искорки, и подставлял лицо солнцу, удивлялся в ту минуту самому себе не меньше, чем удивлялись бы его знакомые. Дома его ждала работа над книгой, но ему совсем не хотелось идти домой и садиться за письменный стол. Вместо этого он снял шляпу и закрыл глаза, чтобы их не слепили крылья чаек и солнце.
Погода стояла теплая, благодатная. Неужели все последние годы одиночества он этого не замечал? Неужели всегда стояла такая чудесная погода, а он этого не видел? Неужели ветер всегда так же бодрил всех, кроме него самого? Неужели море, плещущее меж бортов стоявших на якорях кораблей, всегда звучало так мелодично?
Аббат сидел на парапете совершенно праздно, но не чувствовал за собой греха. Наоборот, ему было жаль, что он не делал этого раньше. Ему пришло в голову, что произошло это, очевидно, оттого, что все, что он имел и что он любил — жена, ребенок, дом и Родина, — было отнято у него. И тогда он нарочно погрузился в пучину отчуждения от мира, в пучину отшельничества, он стремился достичь личной святости, как будто в этом была конечная цель жизни. О, Господи, зачем?! А все это время он был слеп к солнцу, которое терпеливо ждало, когда он вернется в мир и подставит лицо его лучам. Все это время сердца друзей ощущали невыносимый голод по общению с ним, а он жил, запертый в своем одиночестве.
Терпеливое солнце?.. Аббат улыбнулся, вспомнив святого Франциска Ассизского, человека, который никогда не позволял себе по своей бедности терять людей и близких.
«Наш брат Солнце… О, Боже, оно имеет значение для нас, для Тебя!»
С каким же молчаливым и великим терпением ждало Его Величество, чтобы согреться от солнечного тепла и света!..
3
Покой и тишина внезапно были взорваны неожиданным шумом и суматохой. Вскочив на ноги с парапета, аббат увидел приближающийся почтовый дилижанс. Он шел раньше расписания на несколько часов. Лошади были в мыле. Люди, сидевшие на крыше, отчаянно махали шляпами. Форейтор трубил в рог. За дилижансом неслась разношерстная толпа возбужденных встречающих: мужчины, женщины, дети, собаки… Все кричали от радости. Дилижанс направлялся во двор «Короны и Якоря».
Аббат торопливо перемахнул через парапет, чтобы не быть затоптанным, и поспешил следом за всеми.
Гавань внезапно тоже ожила от спячки. С верфи бежали какие-то люди. Из окон домов высовывались женщины. Слышались изумленные вопросы и торопливые ответы.
Аббат быстро шагал в сторону «Короны и Якоря». Бежать он считал для себя неприличным, поэтому не получал почти никакой информации о причине такого всеобщего возбуждения. Разве только услышал несколько раз радостный возглас:
— Победа!!!
Значит, эта бесконечная, вялотекущая, разрывающая людям сердца война наконец-то закончилась?.. Когда? Только что? Каким образом?..
Дилижанс уже давно проехал вперед, но аббат все еще был со всех сторон окружен людьми, бежавшими за дилижансом. Это были опоздавшие, которые выбегали из своих домов и изо всех сил старались нагнать основную процессию.
— В море! У мыса Трафальгар! — слышал аббат со всех сторон.
Теперь он позабыл обо всех приличиях и бросился на постоялый двор что было духу.
Когда он появился во дворе «Короны и Якоря», там уже никто не кричал и не бесновался. На крыше дилижанса стоял какой-то господин и вслух читал сообщение из газеты. Толпа, плотно обступавшая дилижанс и взмыленных лошадей, слушала молча, затаив дыхание.
— Адмирал Нельсон погиб в бою!
Когда эти слова разнеслись по толпе, то ее словно парализовало. Люди уже не могли радоваться великой победе во всю силу, уже не могли радоваться тому, что на какое-то время угроза французского вторжения отодвинута назад. Мужчины сняли шляпы, а женщины зарыдали. Аббат также снял шляпу и перекрестился. Он был французом, хоть и много лет прожил в Англии, но то чувство, которое испытывали все англичане по отношению к адмиралу Нельсону, не прошло и мимо него. Он был потрясен известием о его гибели не меньше других и не меньше других скорбел. Что же было в этом человеке такого, если не считать, конечно, только его доблесть и талант морского военачальника, что производило столь глубокое впечатление на целое поколение его соотечественников?.. Это был страстный человек, живший в жестокое время. Человек, у которого было простое и уникальное предназначение в эпоху вселенских сложностей, когда ничего и никому не было ясно.
Нет, тут было что-то большее, думал аббат. Должно быть, этот человек был влюблен в славу и любим ею. Он был одним из немногих, кому удавалось достичь ее в жизни и, как искру от огнива, передать другим.
Для тех, кто еще продолжал подходить во двор, человек на крыше дилижанса повторял сообщение о победе в войне. Аббат не переставал внимательно его слушать. В воскресенье, двадцатого октября, вражеский флот покинул Кадис и английские корабли приготовились к сражению. Двадцать первого октября, на рассвете, вражеский флот был замечен. Бой продолжался вплоть до захода солнца и даже дольше. В нем было захвачено семнадцать кораблей противника и один уничтожен. Потери противника оценивались в пять тысяч человек плюс двадцать тысяч пленных. Потери англичан: семь кораблей и тысяча шестьсот девяносто человек. После сражения разыгрался шторм, который отсрочил доставку победных известий в Англию. Первые донесения достигли Лондона только пятого ноября.
Были и другие подробности, но в сознание аббата запала только дата: воскресенье, двадцатое октября — день приготовления к Трафальгарскому сражению В этот день состоялась его встреча в часовне со Стеллой. Она говорила, что ей приснился сон, что Захария чего-то боится. Где находился юноша в тот день? Он вспомнил о том, что после того, как подвел Стеллу к бричке у подножия холма, поговорил немного с доктором и проводил уезжавшую двуколку глазами, он вернулся в часовню и вознес пылкую молитву во спасение тех, кто в море. У него не было никакого особенного предчувствия грядущего великого события ни в тот день, ни на следующий. Он просто молился, сочувствуя переживаниям Стеллы, которая оказалась прозорливее его. Где же был Захария двадцатого и двадцать первого октября? Задумавшись, держа в руке шляпу, аббат де Кольбер покинул двор «Короны и Якоря». Нужно как можно скорее пойти на Гентианский холм и выяснить этот вопрос.
Глава III
1
Руперт Хунслоу был не только добросердечен, но и в той же степени деятелен и настойчив. Умело пользуясь своими связями, он очень быстро направил Захарию обратно в военный флот. Конечно, возникли неприятные моменты, и немало. Кузен Захарии должен был быть поставлен в известность о том, что Захария жив. В то время он проводил отпуск в Лондоне, и настоял на встрече с Захарией — встреча была тяжелой и болезненной во всех отношениях. Однако влиятельная сила проследила, чтобы Захария не вернулся на судно кузена: он провел суровый испытательный срок на судне в Ла-Манше, и затем, заняв место заболевшего мичмана, перевелся на фрегат, отплывавший, чтобы присоединиться к средиземноморскому флоту.
