У них было два любимых места встречи — Беверли-Хилл и часовня святого Михаила, где, как казалось, однажды во сне он видел монаха-отшельника. Он всегда любил эту часовню и открыл ее очень давно, когда был еще маленьким и убежал из дома после того, как его суровый и нелюбящий отец избил его без всяких на то причин. Тогда у него возникла смутная идея бежать к морю, но когда он добрался до побережья Торре и увидел часовню на холме, то забрался туда, чтобы посмотреть, что там внутри. Внутри часовни было мирно и тихо, и он сел там отдыхать, и из той тишины каким-то образом к нему пришло осознание того, что время уходить в море еще не наступило. Что оно придет позже. Что теперь он должен идти и терпеть несправедливость своего отца и его нелюбящий дом. И он вернулся и мрачно терпел до тех пор, пока встреча с Розалиндой не наполнила его жизнь радостью.
Из-за того, что она стала одним из мест их встреч, теперь Иоанн любил часовню более, чем когда-либо, и пастушья хижина, которую он строил на вершине Беверли-Хилл из камней старой стены, стала в его представлении другой часовней, и он стал видеть себя другим отшельником, строящим ее. Чтобы сделать ее похожей на другие часовни, насколько это было ему доступно, Иоанн выкопал молодое тисовое дерево из Викаборо и посадил его там. И, чтобы сделать его святым, как тисовые деревья во дворах церквей, он вырезал на его коре крест. И чтобы его хижина не отличалась от часовни, он вырезал на одном из камней цветы горечавки.
Это случилось тогда, когда Иоанн, подрезая садовые тисы, стал придавать им фантастические формы. Он был обучен искусству стрижки садовых деревьев, так же, как и всем другим садовым работам. Его отец не следил за садом, и не стал возражать, когда этим занялся Иоанн. Юноша был садовником, и пчеловодом, и пастухом, и пахарем, и песня его звенела над холмами, в то время как отец занимался скотом, урожаем и делами фермы.
Прошел год, и радость любви к Розалинде начала превращаться в боль и сомнения. Она была почти совсем ребенок, а Иоанн был уже взрослым и ясно видел, что очень скоро им придется сделать одно из двух. Или расстаться навсегда, или пожениться. Но как он мог жениться на ней, когда он был всего лишь сыном крестьянина, а она была леди? Правда, его мать тоже была леди, убежавшая из дома, чтобы выйти замуж за его отца, и ее кровь текла в его жилах, и чудесный охотничий рог достался ему в наследство от матери, но, несмотря на все это, Иоанн был всего лишь сыном крестьянина.
И вот, однажды летом, теплой и лунной ночью юноша пришел на Беверли-Хилл и сел около своей недостроенной хижины. За ним стоял молодой тис, словно высокое копье, воткнутое в землю, а перед ним серебряной полосой до самого горизонта простиралось спокойное море. И здесь ему предстояло бороться с собой и вынести свое решение. Он должен был сделать то, о чем думал, будучи еще совсем юным. Он должен был идти в море. Англия воевала с Испанией, и моряки были нужны.
Он поедет в Плимут и там наймется на корабль. Если же там станут сомневаться в его полезности, он скажет им, что он искусный барабанщик. И это было правдой. Дед Иоанна плавал в Индию и вернулся корабельным барабанщиком, а его барабан теперь лежал на чердаке в Викаборо, и почти с самого детства юноша практиковался в игре на нем. Если же он останется здесь, скрытый этими зелеными холмами, будто овца в своем загоне, он навсегда останется мечтающим пастухом, но если он пойдет в море и будет бороться, он увидит мир и, возможно, вернется мужчиной, за которого Розалинде будет позволено выйти замуж.
Хотя Иоанн и был тихим юношей, он подозревал о силах, сокрытых в нем. Он знал об этом, ведь чувствительность досталась ему от матери — та чувствительность, которой даже не понимал его отец — вместе со способностью к изящным манерам и ясному мышлению. Итак, Иоанн должен был уйти, покинуть мирную тишь своих овечьих загонов и увидеть жизнь такой, какова она есть, там, где навстречу открываются небеса и люди видят смерть во всем ее ужасе и храбрость во всем ее величии. Но это решение было непростым — он слишком любил этот кусочек земли, и мысль о разлуке на годы с Розалиндой, девушкой настолько молодой, что она вполне могла забыть его, была невыносимой. Да он и не чувствовал себя очень смелым. Овечий загон был ему гораздо более по вкусу, чем распахнутые небеса. И эта битва с самим собой, там, на вершине холма, была самой трудной в его жизни.
Бывало, сельская местность вечерами наполнялась звуком рожка Иоанна, звеневшим над холмами, но теперь припозднившиеся сельчане, возвращаясь домой, могли слышать далеко разносившийся звук барабана и терялись в догадках, откуда бы он мог доноситься. Он доносился с Беверли-Хилл, где Джон практиковался в древнем искусстве девонских моряков.
Затем он попрощался с Розалиндой и уплыл на другую сторону света, и годы терпел жизнь, казавшуюся ему тогда адом. Но в промежутках между битвами и штормами, ранами, лихорадкой, голодом и жаждой, Иоанн выучился большему, чем храбрости и искусству войны и морскому делу. Он плавал под началом славного капитана, который сильно привязался к нему, и в конце концов, сделал его своим помощником. На корабле был и священник, приносивший ему книги, когда юноша болел, и прививший ему радость познания. Когда он отплывал из Девона, он был всего лишь барабанщиком и принимал пищу вместе с командой. Когда он возвращался домой, он обедал уже с капитаном и усвоил манеры поведения воспитанных людей и их образ мышления. Но он все еще хотел быть фермером, но таким фермером, за которого Розалинде было бы позволено выйти замуж. Но после трех лет разлуки не забыла ли она его и не вышла ли замуж за другого человека? Во время последних недель дороги домой мысль о том, что он может ее потерять, была подобно ночному кошмару, который достиг своего апогея в последнюю ночь, когда уже в пределах видимости Англии их потрепанный и более уже не годный к службе корабль был застигнут штормом. Тогда Иоанн подумал, что, вероятно, пострадал за свой выбор уйти в море. Борясь вместе со всей командой за жизнь корабля, он был мучим мыслью о том, что Розалинда была верна ему, но он, всего лишь в нескольких милях от нее, променяет любовь на смерть, повергнув возлюбленную в горе.
А теперь я хочу еще раз вернуть свое повествование к шторму, пронесшемуся над побережьем Торре. Рыбаки и все люди, жившие у моря, развили в себе удивительное сверхчувство, позволявшее им знать, когда корабль находится в беде даже до того, как они услышат грохот пушек, всего лишь по мимолетному взгляду на водяную пыль, узнать о раненом олене, затравленном до смерти белыми всадниками моря. И поэтому я ничуть не удивился, когда некоторое время спустя, безо всяких видимых или слышимым сигналов бедствия, обнаружил, что мы с Розалиндой уже больше не одни на побережье. Рядом с нами уже стояло несколько человек, которые с трудом, напрягая глаза, пытались увидеть что-то, чего еще нельзя было увидеть. Мы с Розалиндой присоединились к ним, и она была первой, кто заметил севший на мель корабль.
Стон пронесся по побережью, когда и остальные увидели это. Его грот-мачта уже ушла под воду, и корабль беспомощно тонул. Был прилив, и ветер все время усиливался. При свете полной луны мы могли видеть громадные волны, бьющиеся о дамбу у торрского аббатства, взметающиеся в облаке водяных брызг и затем обрушивающиеся на луга под вязами и ясенями. Если бы кто-нибудь из людей отважился покинуть корабль, их спасение в этом ужасном море стало бы практически невозможным. Еще мужчины и женщины торопились спуститься к берегу, и так хорошо известная борьба началась снова.
