Терраса выходила на другую сторону дома, откуда были видны их голубой-голубой бассейн с белыми лежаками по периметру и – дальше – ярко синее море и белые яхты в заливе Сен-Жан-Кап-Ферра. Из-за цветового соответствия казалось, что море является продолжением бассейна, да и весь мир Сен-Жан-Кап-Ферра с богатыми виллами, окруженными насыщенной яркой зеленью скрытых за высокими заборами садов, казался Кляйнбергам продолжением их Рая-у-моря. Рая, откуда их не выгонят ни за какие грехи: они купили свое право на рай. За деньги.
К часу дня на террасе становилось жарко даже весной, но, если нажать кнопку на стенке, выезжал медленно раздвигавшийся белый навес, закрывая людей от средиземноморского солнца. На террасе стояли глубокие плетеные кресла с мягкими светло-бежевыми подушками, три шезлонга и низкий плетеный стол, покрытый стеклом. В углу прятались от жары холодильник с алкоголем и другими напитками и высокий плетеный шкафчик с бокалами разного предназначения.
В саду за бассейном белела ажурная беседка с уютным куполом, в которой сидела Дора Кляйнберг и смотрела на качавшегося в гамаке маленького Аркадия: она ждала, когда мальчик заснет. Они приехали во Францию неожиданно – на три дня и не успели оформить визу для няни, поэтому Дора должна была сидеть и надеяться, что сын угомонится и позволит ей заняться собой. Она, впрочем, знала, что Аркадий никогда не спит днем.
– Валентин… – Найман, глухой голос с трещинкой, сразу хочется прислушаться. – Поймите, мы заказали это социсследование, потому что проблема серьезная: нас не любят, и есть за что. По крайней мере, в народном сознании.
Покровский стоял на солнце у самого края тени от навеса, глядя на открывающуюся даль залива, бликующую солнечным светом, так что было больно на нее смотреть. Солнце двигалось медленно, лениво, словно зная, что у него впереди вечность согревать эту землю и спешить некуда.
Кляйнберга всегда поражало, что Покровский может находиться на открытом солнце часами и не сгорать, даже летом и даже в тропиках. Он не знал почему: тот был белокожий, и никаких причин не сгорать у Покровского не было. А он не сгорал.
Покровский молчал. Он обдумывал аргументы, перебирая один за другим, и все они были не раз проговорены за шесть лет проекта КВОРУМ. Эти шесть лет Найман финансировал почти половину всего проекта, и потому было необходимо его слушать, иначе строительство рая оказывалось под угрозой. Покровский понимал, что Найман легко может отодвинуть их всех на вторые роли. А быть на вторых ролях Валентина Покровского не устраивало. Даже в раю.
Нужно было спешить.
– Я не все понимал. – Нерусская интонация Строкова делала его речь странно значимой. Слова вроде знакомые, но они не ложились ровно, а двигались вверх-вниз, словно он говорил не по-русски. Оттого казалось, что Строков говорит что-то важное: – Марк, что за удачливость? Почему не любят?
Строков – единственный – называл Наймана просто Марк: он так и не понял необходимость отчества в обращении к старшим. Особенно к старшим, у которых в десятки раз больше денег.
– Максим, друг дорогой, тут загадок нет, – сказал седой стройный мужчина, прилетевший вместе с Найманом.
Седого никто из них не знал. Какой-то близкий Найману человек – родственник, что ли? Найман его представил, но Строков сразу забыл имя: тот был из другого мира. Гнатюк, сидевший рядом с Максимом, тоже не мог понять, почему седой здесь, но Найман, тративший на проект больше их всех, вместе взятых, мог привести на встречу кого угодно.
Седой сидел тихо, пока Найман говорил о заказанном им социсследовании “За что нас не любят”, тянул из высокого с синевой бокала холодную воду и мелко кивал, отмечая важные места в причинах нелюбви.
Причина, как выяснилось, была одна: их не любили за удачливость. За незаслуженность полученного и присвоенного. Никакие аргументы про инициативность, талант и тяжелую работу не принимались: просто ловкие удачливые проныры и воры. А мы тут всю жизнь горбатим и хуй что имеем. Почему? Да потому что удачливые все у нас спиздили.
– Потому, Максим, друг дорогой, и не любят, – закончил излагать седой, – потому и не любят. Просто считают удачливыми. А это можно поменять. Исправить. Создать другое представление о российских олигархах: нет, не удачливые. Им часто не везет. А если им не везет, значит, деньги они заработали трудом, несмотря на неудачи. Заслуженно.
Покровский вспомнил седого. Того звали Семен Каверин, и был он модный московский ресторатор. Покровский часто видел его на светских сборищах. Он не мог понять, почему Найман его пригласил. И не мог понять, что Найман рассказал Каверину о проекте, а что утаил. Пришло время выяснить.
– Зачем нам народная любовь, Марк Наумович? Этого народа все равно через какое-то время не будет.
Если он не рассказал Каверину о второй фазе проекта, Найман должен перевести разговор, отвлечь внимание. Покровский смотрел не на Наймана, а на Каверина: вскинется тот в удивлении, спросит, что это значит, или пропустит, как уже известную ему информацию.
Каверин встретил взгляд Покровского и улыбнулся.
Знает. Ах, Найман, Найман… Мог бы и посоветоваться, перед тем как посвящать постороннего человека.
– Семен – ближайший друг, – спокойно сказал Марк Найман. – Родной человек. Я за него отвечаю.
Он умел играть в эти игры.
Покровский кивнул. Нужно запомнить: Найман принимает автономные решения по общему делу. Без него, однако, нельзя: денег не хватит. Нет, без Наймана нельзя.
Пока.
– Я с Валей согласен. – Гнатюку казалось, что это очередной спор – таких у них было много, и не ясно, почему Найман и Кляйнберг попросили их прилететь сюда на один день именно сейчас: он готовился к публичному размещению акций своей компании на бирже “Насдак”, и каждый день был расписан. Расчерчен. Занят. Разговоры эти велись уже несколько лет, и ни одна сторона, похоже, не могла убедить другую. И стараться нечего. Гнатюк считал, что американцы, работавшие над чем-то аналогичным, все равно начнут вторую фазу – с ними или без них, и тогда все встанет на свои места само собой: умные люди не захотят оставаться за границами проекта. А глупых там и не нужно. – Нам не о причинах нелюбви нужно думать, а решать проблемы. Они у нас есть.
– Марк Наумович об этом и говорит, Коля, – сказал Антон Кляйнберг. – О проблеме с восприятием нас российским населением. Мы же там живем, ведем бизнес, и если девяносто девять процентов нас ненавидят, то – особенно в момент кризиса – власть, в конце концов, что-то начнет делать по этому поводу. Пока эти девяносто девять процентов не начали что-то делать по поводу власти.
– Наша проблема не население, а Матвей. – Гнатюк потянулся, устал сидеть. – Народная нелюбовь когда еще выплеснется, а Кудеяров уже пригрозил, что угробит проект. Я с ним говорил на прошлой неделе, и он повторил, что считает проект опасным. Я Матвея хорошо знаю. Если угроза проекту и есть, то от него. Он один нас всех стоит. Вместе с американцами. – Кудеяров – проблема, – повторил Гнатюк. – И ее нужно решать.
