Аня Найман хотела остаться одна в темной комнате собственной самости, которую она потеряла, когда в семнадцать лет встретила Марка. Он был ее шестой мужчина и самый лучший. Предыдущих пятерых она тоже не любила. И не любила своих родителей.
Аня никогда не задумывалась, почему она никого не любит – она знала наверняка: они были не она. Другие. Чужие. Оттого Аня Найман не могла их любить. И не старалась.
Английская весна – лучшее время года. Светло-розовые шары рододендронов вдоль садовых дорожек, огромные розы всех возможных цветов – от оранжевого до бледно-фиолетового – по периметру дома, и всплеск островков герани везде, где садовники нашли место. На поляне в каре ровно подстриженных зеленых кустов – белые и желтые колокольчики тюльпанов.
Ане хотелось смотреть и смотреть на цветы, и чтобы никого не было рядом, но рядом был Марк, и в саду, громко смеясь, бегали дочки. Чужие окружали ее, и нужно было играть в Аню Найман.
Они сидели на веранде их дома в графстве Суррей и пили любимое вино Марка – Квинтарелли Джузеппе Амароне. Вино отдавало неизвестными Ане фруктами и было слишком густым, но его любил Марк, и Аня притворялась, что ей тоже нравится. Она вообще не любила алкоголь. Аня Найман любила жидкий черный чай с липовым медом.
– Малыш, – Аня не выносила, когда он так ее звал, – в конце концов они разработали препарат. Представляешь?
Аня кивнула. Ей было все равно. На выкрашенный светло-светло-желтой краской барьер веранды села черная с оранжевыми просветами птица. Она покачала большим блестящим клювом, словно осуждала Аню за то, что та не может летать.
– Я привез с собой таблетки. Будем принимать по две в день, девочкам достаточно по одной. Полностью останавливает окисление клеток свободными радикалами. Представляешь? Будем жить вечно – ты и я. Вместе.
Аня начала слушать. В ее планы не входило жить вечно с Марком Найманом.
– Марик, как ты знаешь, что эти таблетки работают? А побочные эффекты? Ты готов рискнуть здоровьем девочек? Мало ли что…
Марк улыбнулся, потянулся в ее сторону и погладил по щеке. Аня ненавидела, когда он трогал ее лицо. Она прижалась к его ладони и поцеловала ее. Марк это любил: проявление ее нежности. И его востребованности.
– Малыш, мы испытывали этот препарат пять лет. Никаких побочных эффектов, только польза. Крысы живут много дольше своего срока.
– Срока чего?
– Срока жизни. Черные крысы живут в среднем всего год, а контрольная группа, на которой испытывали препарат, живет и живет. И такие же активные, как когда были крысятами.
Аня представила вечно живущих крыс. Она не хотела разделить с ними будущее. И не хотела разделить его с Марком.
– Хорошо, – сказала Аня. – Давай принимать. Если ты в это веришь.
– А ты не веришь?
– Я верю в тебя, – сказала Аня. Она знала, что Марк любит, когда она так говорит.
– Еще я привез подкожные инъекции. Там просто: набор шприцев с уже закачанным лекарством, тонкая пластиковая игла, вколол, надавил, и все. Раз в день, утром.
Аня решила не спрашивать, зачем. Марк ценил, что Аня не задает много вопросов.
– Эти инъекции сохраняют мышечный тонус. Будет как у двадцатилетней. Девочкам пока не нужно. Только нам.
Аня кивнула: будем вкалывать. Она знала, что Марк любит двадцатилетних.
Черная с оранжевым птица распахнула крылья и взлетела. Марк ее не заметил. Аня решила улететь вместе с ней.
Она не приняла ни одной таблетки. Не сделала ни одной инъекции. Аня Найман не хотела жить вечно. Или даже долго. Аня собиралась отбыть свою жизнь с Марком Найманом, как тюремный срок, и выйти на свободу. А он пусть живет.
Она всегда была ему верна.
Кворум 2.2
Дорожка к морю – крупный гравий, мокрый после ночной росы, – сходила к пляжу, и Антон шел осторожно, чтобы не поскользнуться. Пляж был публичным, но о нем почти никто не знал: маленькая бухта, зажатая между скалами, с мелкой галькой и темным, вечно влажным песком. Так рано утром – чуть позже шести – на пляже никого не было, и чистая прозрачная вода расстилалась перед ним гладким обещанием освежающего холода. Перед входом в бухту чуть покачивались белые яхты с собранными парусами; их голые мачты пытались дотянуться до синего-синего неба, в котором медленно разгоралось бледное оранжевое солнце, готовясь двинуться вдоль берега на запад. Трудно было поверить, что в Москве еще лежит снег. Трудно было поверить, что есть Москва.
Туристы сюда не ходили: хоть и мелкая, а галька. Туристы, приезжавшие на Сен-Жан-Кап-Ферра, предпочитали пляжи Пассабль и Палома с их привезенным издалека и аккуратно насыпанным поверх камней белым песком, с их красивыми ресторанами и удобными лежаками, с их легко угадываемой публикой, много раз слышанной музыкой и дорогим алкоголем.
На маленьком безымянном пляже ничего этого не было: лишь мелкая галька и чистое море. Ничего больше Антону Кляйнбергу и не было нужно.
Апрель – холодная вода. Еще лучше. Антон положил полотенце у лениво колышущихся волн и огляделся: он был один. Даже летом, в сезон, мало кто приходил на этот пляж – редкие случайные люди. Летом чуть дальше от берега пловцов поджидали медузы. Они жалились, оставляя на теле красные пятна, которые горели и жгли кожу, и их нужно было мазать уксусом. Уксус пах кислым, и ожоги проходили долго, оставляя после себя память о неприятном. Сейчас медуз не было: холодно для медуз.
Иногда он встречал здесь старого англичанина. Собственно, Антон решил, что тот – англичанин: они никогда не разговаривали, лишь кивали друг другу, держась в разных концах узкого пляжа, делая вид, что сжатое скалами пространство принадлежит каждому из них. Англичанин располагался дальше от воды – у зонтичных сосен, обрамлявших бухту неровным полукругом, Антон же держался ближе к морю. Англичанин всегда читал и никогда не плавал. Антон всегда плавал и потом лежал на неудобной гальке, проникаясь чувством одиночества и тишины, наполняясь им, чтобы унести в свою жизнь, где одиночества и тишины давно не случалось.
Антон зашел в холодную воду по колено, постоял, привыкая, разглядывая снующих рядом маленьких рыбок. Они его не боялись, но и не интересовались им, занятые своими делами. Солнце начинало согревать мир, и Антон надеялся, что, когда он выйдет на берег, его будет ждать теплая галька.
Вилла Ле Паради-сюр-Мер оправдывала свое название – Рай-у-моря. Потому Кляйнберги ее и купили: хотелось рая у моря на Лазурном берегу.
Скрытый высокими кипарисами от чужих глаз въезд с дороги, массивные металлические ворота, за которыми открывались парковка и фасад двухэтажного дома, выкрашенного в теплую желтую краску. Мраморная лестница с широкими перилами, вдоль которых в больших терракотовых горшках цвела разных оттенков герань. Каменный пол нижнего этажа холодил босые ноги в жару, и сквозь открытое пространство – туннель нескончаемых арок из кованого железа, обложенных разноцветным кирпичом, – открывался вид на просторную – метров в триста – террасу за раздвижной стеклянной стеной.
