Навстречу Бомонту качнулась чья-то тень, и карлик проворно поднялся на пару ступенек чердачной лестницы, чтобы его не заметили. Решив выяснить, кто это и куда направляется, он, сняв шапку, пригнулся так низко, как только сумел, и уставился вниз. И был очень удивлен, увидев незнакомую девушку, видимо, слепую — в темных очках. Лицо ее было лишено выражения, а глаза ничего не могли ему сказать, поскольку были скрыты за дымчатыми стеклами, однако Бомонт ощутил в ней глубокое горе и изрядную долю страха и смятения. Следом показался бандит Шедвелл, странный крючконосый тип с безграничным, плавно переходящим в лысину лбом и злобным взглядом. Они повернули к прихожей, и Бомонту хватило храбрости проползти дальше, чтобы увидеть, куда они пойдут — как оказалось, недалеко. Шедвелл остановился перед картиной в раме, что висела на стене рядом с дверью в некое помещение, и, сдвинув ее в сторону, снял спрятанный за нею ключ. А потом отпер ту самую дверь. Злодей действовал открыто — его спутница ничего не видела. Да и дверь, скорее всего, можно было открыть изнутри только с помощью собственного ключа. Шедвелл ввел девушку в комнату, что-то негромко бурча, потом рассмеялся, вышел, захлопнув дверь, и запер ее. Бомонт скрылся на чердачной лестнице, надел шапку и принялся спускаться так, будто проделывал это нынче вечером впервые. Однако, оказавшись вновь на площадке, карлик обнаружил, что Шедвелл уже исчез. Бомонт прокрался к картине и заглянул за нее — ключ, словно дитя в колыбели, лежал в маленькой нише в штукатурке.
* * *
Клара сидела на краю кровати, сложив руки на коленях, и ее сознание было полно движущихся во мраке образов, а уши — звуков. Ее привезли в больницу доктора Пиви утром, и она чувствовала, что к концу дня смертельно устала. В госпитале она познакомилась с мистером Клингхаймером. Он был стар, мистер Клингхаймер, очень стар, хотя скрывал свой возраст и свои мысли под маской. Он сказал Кларе, что очень хорошо ее знает, хотя она не знает его. Но скоро это упущение будет исправлено, говорил он, называя себя ее добрым другом. Он взял Клару за руку и бесстыдно поклялся ей в своей честности. Это было последнее, чего она ожидала услышать от похитителя и убийцы. Еще Клингхаймер сказал, что зайдет повидать ее позже вечером, когда ее поудобнее устроят в его особняке. Им обо многом надо поговорить, пояснил он.
Старый дом скрипел и вздыхал. Двери открывались и закрывались. Этажом выше кто-то ходил по комнате. Этажами ниже было много людей. Клара могла почувствовать их — они представлялись ей скоплением зла. Она потрогала свой локоть, который болел под повязкой, наложенной там, где доктор Пиви вколол толстую иглу, чтобы влить в ее вены кровь Клингхаймера.
Клара остановила круговорот мыслей и вслушалась в себя — в шум крови в ушах, в биение сердца, — выискивая какое-нибудь свидетельство того, что кровь мистера Клингхаймера осквернила ее собственную, что его тень залегла в ней. Но неожиданно ощутила присутствие матери, хотя это было невозможно, немыслимо — мамин голос что-то шептал ей, только шепот был словно ветер за стеной, и Клара не могла уловить смысл слов. Но ведь мама умерла и исчезла! Она не могла присутствовать, не могла говорить каким бы то ни было голосом — уж точно не в этом бесконечно далеком от родного дома месте. Однако же голос явственно звучал.
Воздух, который просачивался через окно, пах дождем, и Клара задышала глубже. Мысль о дожде вернула ее в настоящее, и она поняла, что комната — это ее тюрьма. Пахло яблоками, а еще слежавшейся пылью и старостью. Клара встала и ощупью пошла вокруг комнаты, начав от запертой двери. Возле двери стояла невысокая парта, поверхность которой говорила о том, что ею пользовались годами. Кто-то — наверное, мальчик, представила Клара, — вырезал на столешнице свои инициалы: «Дж.» и «Б.». Интересно, как его звали? Был ли он узником, как она, — или, может, пользовался партой при более благоприятных обстоятельствах? Клара нашла свою сумку и поставила ее на парту.
Дальше обнаружился шкаф с кольцом в дверке. Он был пуст, если не считать одеяла на верхней полке, пахнувшего сырой шерстью, и ночного судна внизу. Рядом находился комод с зеркалом, на нем — тяжелый кувшин, полный воды, и стеклянный стакан. Клара понюхала воду и только потом рискнула наполнить стакан и попить. Яблоки, числом два, лежали на тарелке рядом с кувшином. Не съесть ли одно? Вряд ли мистер Клингхаймер привез ее в Лондон для того, чтобы отравить. Это лишено смысла, если исходить из заверений мистера Клингхаймера. Клара надкусила яблоко, оказавшееся очень вкусным, и пошла дальше по комнате — ощупала высокие дубовые стенные панели, кусок ковра на полу, стеганное, с атласным верхом, покрывало кровати, набитое пером. Ей захотелось прилечь.
Когда они с Шедвеллом пересекали мост, направляясь из Айлсфорда в Лондон, она сидела в экипаже, горюя по Матушке Ласвелл, и в ее голове возник отчетливый образ Финна Конрада. Счастливый Финн читал книгу, которую она дала ему, и ее сердце возрадовалось — прилив надежды хлынул в нее. В ее видении Финн сидел возле чистого потока, где в ясном вечернем свете играла рыба. Это был тот самый ручей, где Шедвелл заставил Клару найти под песком тот ужасный ящик.
Она знала, что ручей тот самый, потому что достаточно часто видела его девочкой — когда еще могла видеть мир, а не призрак мира, который различала сгибом локтя. А потом они проехали мимо мальчика, шагавшего по обочине с фонарем и парой кроликов. Сердце Клары забилось от мысли, что это Финн, что он пришел за нею, но, присмотревшись — в ярком свете фонаря она видела довольно ясно, — поняла: это кто-то другой. Мальчик скоро исчез из виду.
Теперь присутствие Финна снова возникло в ее разуме, как и мамино. Может, это просто ее горячее желание — желание, которое обрело форму и цвет? Пока Клара размышляла об этом, заиграла флейта — так красиво, что это совершенно не вязалось с атмосферой старого дома. Музыка доносилась откуда-то сверху, оттуда, где раньше ей слышались шаги. Потом раздался удар грома, словно флейта вызвала его с неба, и Клара услышала, как застучал по ставням дождь — звук, который убаюкал ее.
* * *
Финн Конрад, толкая перед собой тележку, нагруженную пирогами со смородиной и с мясом, купленную целиком у разносчика на Флит-стрит, возле таверны «Олд Белл», медленно продвигался по Уайтфрайарз-стрит к Лазарус-уок. Он нашел дом двенадцать и, проходя мимо, быстро поглядел сквозь его широкие, кованого железа ворота: особняк, четыре-пять этажей, много комнат, обилие украшенных труб и фронтонов. Обширный передний двор с мощеным подъездом был безлюден, по крайней мере, пока Финн туда заглядывал, а за распахнутой дверью большого каретного сарая виднелись элегантная берлина и черный брогам, понизу расписанный белыми завитками. Именно про этот экипаж говорила Матушка Ласвелл.
Финн дошел до конца улицы по проезжей части, игнорируя мощеную дорожку, тянувшуюся вдоль облицованной гранитом стены. Дом неприветливо глядел на парнишку дюжинами окон — некоторые были забраны декоративными железными решетками. Финн задумался, что это могло бы значить — зарешеченные окна. В любом случае ничего хорошего. Он продолжал размышлять, оценивая, насколько опасна попытка пробраться в дом богатого человека, где его могут изловить, приняв за обычного вора, и отправить на виселицу, в сравнении с кошмаром не сделать ничего для спасения Клары, когда есть шанс. Да он скорее умрет, чем упустит его!
