Дом Хорхе, как уже говорилось, размещался на отшибе, у подножия живописного холма, откуда должен был хорошо просматриваться королевский дворец. Знать, дорожило правительство Изабеллы Второй своим железнодорожным специалистом, раз отвело ему этот участок и позволило выстроить высокотехнологичный особнячок. В строительство, несомненно, вложены немалые деньги, что позволяет судить о размере заработной платы покойного супруга Кончиты. А и то – ее величество Изабелла, по слухам, поддерживает все прогрессивные начинания. Вон и водопровод в Мадриде при ней протянули, и Академию наук основали. Если верить афишам, попадавшимся Аните на глаза, когда вчера ехали через город, то и первую в стране стальную магистраль откроют нынешней весной. Дело уже почти завершено, гибель Хорхе не может ничему помешать.
Анита обошла холм и направила стопы к ближайшему домику, окруженному палисадником. Скверно то, что от усадьбы Хорхе до соседей не докричишься – расстояние не позволит. И уж конечно, никто не слыхал сегодняшнего ночного концерта. А жаль.
В домике с палисадником Анита побеседовала с почтенной дуэньей, после чего навестила еще три семейства, живших по той же улочке. Она не юлила – честно поясняла, что прибыла издалека погостить у своей сестры, но не застала ее дома и теперь хочет установить, куда та запропастилась. Не скрыла и сведения, вычитанные в газетной заметке. А что тут скрывать? Городок еще и сейчас помнил прошлогоднюю трагедию. Аните подтвердили: да, Хорхе нет в живых… а ведь он столько сделал для Аранжуэца… какая непоправимая потеря! Благодаря спроектированной им железнодорожной ветке в город потекли деньги, необходимые для прокладки путей и возведения станционных объектов, а сотни мужчин получили работу. Говорят, станцию хотят назвать его именем, и это справедливо. Королева обещала лично приехать на открытие, хотя в Аранжуэце ее видят крайне редко, поскольку она предпочитает коротать досуг в другой загородной резиденции – дворце Ла-Гранха в Сан-Ильдефонсо.
Что касается Кончиты, то сведений о ней набралось негусто. Соседи сетовали, что она и так-то была нелюдима, а после смерти мужа совершенно замкнулась в себе. Выбиралась раз в неделю на церковную службу и еще раз – в поход по продуктовым лавкам. Ни с кем не общалась, ходила поникшая, иссушенная своей бедой. Вроде как собиралась податься в монахини. Где она теперь? Да кто ж ее знает… Пожилая дуэнья осторожно, чтобы не задеть родственные чувства, намекнула Аните, что у Кончиты, кажется, не все в порядке с психическим здоровьем. Старушка слышала однажды, как та шла по тропинке мимо холма и разговаривала сама с собой: поминала каких-то духов, ухмыляющиеся черепа, трубные голоса… в общем, несла откровенную чушь. Была у вдовы прислуга – рябая кухарка да мастеровой, некогда помогавший Хорхе возиться с железками. Перед Рождеством оба сбежали из города, след их простыл. Отчего сбежали? Явно не от хорошей жизни.
В глубь городка Анита не пошла. Возвращалась, охваченная самыми дурными предчувствиями. Как же плохо было Кончите одной тоскливыми зимними вечерами слоняться из угла в угол – и ни единой души поблизости! Если повредилась рассудком, то что ей стоило бросить разом, по сиюминутному наитию, начатые повседневные дела, выйти из дома и удалиться невесть куда. Может, и сейчас бредет где-то, не разбирая дороги, а когда иссякнут силы, упадет и больше не поднимется…
Безрадостные помыслы прервал гуркот лошадиных копыт. Анита уже подходила к холму, и тут ее нагнал всадник на горячем кауром коне – приземистый, заросший бородой чуть ли не до нижних век, с гривой лохматых волос. Бандитское обличье дополнялось облачением, какое обычно носили махос – авантюристы из низших слоев общества: короткий пиджак фасона «фигаро», плотно облегающие цветастые штаны и ботинки с пряжками. За широким кушаком у бородача торчала наваха, а на левом плече болтался французский карабин.
– Наконец-то! – просипел он. – Вы изрядно надоели мне, сеньора. Я желаю решить вопрос с вами немедленно.
Речь волосатого отдавала театральщиной, что как нельзя лучше гармонировало с его опереточной наружностью.
– Но я вас не знаю, – пролепетала Анита.
– Зато я знаю вас! И вы уже давно стоите у меня поперек дороги. Биготе – слюнтяй, распустил сопли… Не надо было его слушать. Я привык действовать по-другому!
Прежде чем Анита успела поинтересоваться, кто такой Биготе, бородач сорвал с плеча карабин и с расстояния пяти футов выстрелил ей в грудь.
* * *
Анита ушла в город, а оставшиеся в доме приступили каждый к своему занятию. Вероника после ночных происшествий категорически отказалась притрагиваться к переполнявшим дом техническим новинкам. Когда потребовалось вымыть тарелки, она украдкой сплюнула в сторону посудного аппарата и принялась за дело по старинке – с лоханью и тряпочкой. В кухне ей подвернулся брусок превосходного марсельского мыла, но и его она остереглась брать в руки. А когда покончила с мытьем, взялась за глажку стираной одежды. Максимов предложил раскочегарить утюг, с помощью которого процесс пошел бы быстрее. Вероника отшатнулась от утюга, как от ядовитой гадюки. Углей, чтобы насыпать на сковороду, не оказалось, да и зажигать газовую плиту она бы не стала ни за какие коврижки. Поэтому выудила из угла чемодана допотопный рубель, который возила с собою скорее как талисман, нежели как практическое приспособление, и стала орудовать им, подобно древнерусским бабам, понятия не имевшим о благах цивилизации.
Максимов махнул рукой на ее причуды и углубился в исследование кухонного помещения, где несколькими часами ранее имела место небывалая чертовщина. Действовал хладнокровно, как закоренелый материалист, стремящийся в любом, даже самом невероятном явлении открыть земную природу. Исследовав окно и стену, в которую оно было встроено, он довольно потер ладони. Вышел из дома, обошел его кругом и минут десять сосредоточенно ползал на коленках по газону, где посреди стеблей жухлой травы отпечатались три неглубокие вмятины. Тщательному осмотру подверглась наружная поверхность стен. После этого на губах Максимова заиграла широкая улыбка – он все для себя установил и готов был поделиться своим открытием с окружающими.
Насвистывая что-то озорное, он направился ко входу в дом. Стукнула калитка, Максимов обернулся. Во двор, мелко ступая, вошла Анита. Она вела себя необычно: вжатая в плечи голова, бегающий взгляд затравленного зверька. На ней было то же одеяние, в котором она ушла утром, только отсутствовал гребень и кофта имела несколько иной оттенок, будто выцвела на солнце. Но куда более странно смотрелся стиснутый в ее руке громоздкий турецкий пистоль с кремневым замком. Такого диковинного оружия Максимов у нее никогда не видел.
– Нелли! – Он двинулся ей навстречу, предвкушая, какой фурор произведет, когда поведает о только что сделанных находках и умозаключениях.
Но супруга мало того что отпрыгнула назад, точно увидела перед собой смертельного врага, так еще и пистоль свой нелепый на него наставила. Рот ее плотно сжался, в очах сверкнула безумная решимость. Максимов остановился.
– Нелли, ты что? Это же я!
Он протянул к ней руки, а она вместо того, чтобы кинуться в его объятия, как делала обыкновенно, прищурила левый глаз, приподняла дуло пистоля так, чтобы оно смотрело точно в лоб обожаемому мужу, и с силой надавила на спусковой крючок.
