Женщина была настроена миролюбиво.
– Ваня! Ваня! – звала она, приближаясь.
Ваня, он же Иван Корнилович, он же Крокодилыч, пробормотал растерянно:
– Всё! Засветился!
И шагнул навстречу жене. Ей он сказал:
– Шура! Ты откуда? Ну, привет!
– Откуда, откуда, – проворчала Шура, оглядывая му-жа, а заодно и всю компанию. – Когда должен был приехать? Ну, здравствуй!
– Я же говорил – из-под земли достанет, – сказал Крокодилыч. – Здравствуй!
– А это кто такие? – Шура с явным неодобрением кивнула на компанию. – Ну, пошли, что ли? А вещи твои где?
– Вот.
– А ягоды?
– Нет ягод в этом году, – сказал Крокодилыч.
Шура уже шла, Иван Корнилович еще колебался, но вот, взмахом руки простившись с друзьями, поспешил за женой следом.
– Оглянется, как? – загадал Слон.
Уже напоследок, прежде чем исчезнуть, Крокодилыч все-таки обернулся. Они помахали ему.
Что-то сразу пропало с уходом Крокодилыча. Компания еще стояла, потом двинулась медленно, вразнобой, словно лишившись стержня. И уже без осторожных заговорщицких взглядов по сторонам.
На привокзальной площади сновали приезжие и встречающие, толпилась очередь на такси.
– Ну что? По домам? – спросил Султан. И вопрос его был ответом.
– Мой автобус, ребята! – сказал Афонин и, быстро попрощавшись, побежал.
Разбрелись быстро, растворились в вокзальной толчее. Герман Костин уже пересек площадь, когда издалека послышалось: “Карабин!” И еще раз: “Карабин!” Чей-то голос отозвался с другого конца площади: “Кустанай!”
Герман оглянулся, помахал рукой в толпу и пошел своей дорогой.
1983
Плюмбум
Уже в сумерках приехали втроем на видавшей виды легковушке и сразу застряли на краю поселка в снегу. Вылезли, стали выталкивать свой транспорт, тут один провалился в сугроб. Двое других вытащили товарища, и они двинулись своим ходом, уже не надеясь на легковушку. Дороги не было. Ни дороги, ни тропинки, ни приветливого огонька в занесенных снегом домиках. А они всё шли, шли – пробирались к поселку, – и, видно, знали, куда шли, подняв воротники, нахлобучив поглубже шапки, куда шли и зачем. Вот еще забор и еще дача в снегу, темная, необитаемая, – тут они, солидные уже мужчины, разом вдруг приободрились и без лишних слов полезли через забор. Знали, конечно, что делали, каждый выполнял свой маневр, окружая мрачный дом. Один встал под окном, прижался к стене. Другой поднялся на крыльцо, толкнул дверь, но она не поддалась. Третий, обойдя дачу, занялся другой дверью, дергать не стал, вытащил ключ, отпер.
Хоть и с черного хода проник он в заброшенный дом, был спокоен, шел не торопясь. Не удивился, услышав голоса. Не отшатнулся, столкнувшись с парочкой в загроможденном мебельным хламом закутке, – отшатнулась испуганно сцепившаяся в объятии парочка. Девица не успела вскрикнуть – на ходу прикрыл ей рот ладонью. Дальше была другая дверь, за ней комната и в комнате те, кого постарался застать врасплох. И застал. Еще парочка расположилась на диване, за столом играли в карты, не до него здесь было.
Он сел за стол и потребовал:
– Карту!
Тут только и увидели гостя.
– Это… это кто и откуда? Ты кто такой? – пробормотал усатый с сигарой в зубах.
– Откуда взялся, дядя? Сквозь стену, что ли? Эй! – вторил ему вихрастый юнец.
– Карту, карту, – твердил гость.
Прошла растерянность, компания очухалась, все же много их было, а он один, незваный гость, с виду не очень крепкий, седенький уже. Весело стало, заговорили разом, попыхивая сигарами, – почти все они почему-то были с сигарами.
– Так чего, играть будешь?
– В трусах замерзнешь, смотри.
– Дай карту, просит человек!
Гость взял карту, посмотрел. Еще одну взял.
– Плохие картишки, – сказал он.
– Не нравятся?
– Не нравятся.
– Фортуна, дядя, – вздохнул юнец.
Тут гость потянулся, против правил взял со стола всю колоду, стал вертеть в руках, разглядывать. Особый тут был какой-то интерес, с игрой не связанный.
– Ну ты! В чем дело-то? Не понял! – возмутился усатый. – Сел играть – играй или вон пошел!
– Сейчас в сугроб зароем! – пообещал юнец, самый из всех наглый.
Гость, не взглянув на юнца, приставил палец к губам: молчи! Бросил на стол колоду.
– Плохие картишки. Из киоска. Киоск вы третьего дня взяли. Угол Трубной и Энгельса. Трофейные картишки, плохие! – Он говорил без выражения, бубня себе под нос, а сам лез уже, не теряя темпа, в пиджак соседу, в боковой карман, в то же время другой рукой делал знак беспокойному юнцу: сидеть! Из пиджака была извлечена пригоршня вещиц, в том числе и свинчатка, но не свинчатка заинтересовала гостя, а новенький брелок, который он покрутил на пальце, заметив:
– Брелочек-то? У кого еще такие брелочки? На стол! Сигары изо рта вон! – вдруг, выходя из себя, закричал гость, а сам, привстав, уже тянулся к девице, наконец, изловчившись, выхватил у нее из волос заколку, сразу разрушив прическу. – И это… Не твое! И помада на губах ворованная! Накрасилась!
Вспыхнув, гость тотчас успокоился, поскучнел и, откинувшись в кресле, привычно пробубнил без выражения:
– Стекла для звона били? Ну, дверь взломали, вошли, стекла-то зачем? Свиньи!
Странно всё было, необъяснимо. Всё, начиная с появления, всё, что гость делал и говорил. Гипнотизировала его уверенность. И более всего вот эти вещицы на столе, ставшие доказательствами.
Кто-то тупо спросил в тишине:
– Ты мент, что ли?
И кто-то прошептал:
– Седой!.. Это ж Седой, ребята!
Гость, не реагируя, сидел в прежней позе, нога на ногу, но никто уже не сомневался: он, Седой! Седина и впрямь выделялась, не вязалась никак с внешностью гостя, с его лицом, вполне еще молодым.
Хлопнула дверь, еще один гость бодро сказал с порога:
– Чего, привидения, поехали личности устанавливать? А то, понимаешь, слухи по городу, прямо паника! Завелся кто-то в поселке, по дачам туда-сюда шастает! Кто? Сила нечистая! Привидения!
Второй гость, сложением повнушительней первого, стал ходить взад-вперед по комнате с улыбкой на лице, но смотрел зорко, приглядывался. Усатый парень его сразу заинтересовал.
– Вот так, усы. Будем тебя устанавливать.
– А чего меня устанавливать?
– Силу нечистую надо устанавливать или нет?
– Да я с арматурного.
Второй гость засмеялся. Очень был веселый.
