– Витька, Витька, где твоя улыбка!
Чем же утопленник занят в каморке своей в общежитии, куда и койка вторая не встанет? Когда никто его не видит и притворяться не надо?
А вот чем: Герман перед зеркалом стоит и, глядя на себя, бубнит заученно, повторяя одно и то же: “Ай сык фор палитикыл эсайлам!” В конце концов, показав себе самому фигу, он на чистом русском говорит: “Вот тебе политическое убежище, на-ка, выкуси! На хрен ты им такой сдался – ни бе, ни ме, ни кукареку!”
Но за стол опять садится, волю собрав в кулак. Включает транзистор, иностранную речь слушает и словарь листает, в тетрадку слова непонятные заносит и всё бубнит, бубнит… Да, трудно наука дается – не бокс. И вот бросил он в отчаянии тетрадку со словарем, к окошку встал передохнуть.
А там четырехэтажки однотипные, небо серенькое – и сразу Герман из страны далекой вернулся! Вон малый внизу стоит с велосипедом – голову задрал, глазами по окнам шарит… Он это, как его… Конёк, кто же еще!
Ну пусть себе стоит, окно его высматривая, парень этот Герману не нужен, совсем сейчас ни к чему и не вовремя со своей дружбой и детским любопытством. Хороший парень, неопасный, даже к нему уже привязался, но не нужен!
Опять словарь листает, слюнявя пальцы, чужие слова бубнит, нечеловеческие… И вскочил, к двери идет – за Коньком! Потому что жалко. Смотрит Герман в словарь, а видит только голову эту задранную, лицо растерянное…
Привел его в каморку. Зачем? Конёк сразу, конечно, на транзистор обратил внимание, на карту географическую на столе. Впервые видит, слышит, ничего не знает – ни где живет, ни что целый мир вокруг, еще другие страны, голоса на разных языках… Слушает транзистор завороженно, сам ручку крутит, волны меняя.
И надо еще оправдываться: “Не утонул, как видишь, живой! Зря испугался: плаваю далеко, в воде могу долго, судорог не боюсь – в северных морях закаляюсь! Закаляйся, как сталь! Боевая готовность, друг, если что… Если Родина позовет! Ох, любопытный… Ты следователь? В ресторане? Как же ты мог меня в ресторане видеть, если меня там не было? Нет, друг, по ресторанам не хожу, только гранит науки грызу, видишь?”
Зачем он Конька позвал, время дорогое в болтовне тратит? А сам не знает… Вот чтоб от гранита отвлечься, о который все уже зубы поломал!
А парень неожиданные способности проявляет. Транзистор одним ухом послушает – и уже запросто, с видом уверенным все повторяет, что диктор сказал, и еще улыбается, прямо иностранец! Будто эти чужие слова для него родные, а Герман-то и выговорить не может!
“Ну, друг! Тебе не боксом надо – языки учить, заниматься! А если ты этот… как его… ну, когда человек сразу на разных языках может? – Герман сам не шибко учен, слово вспоминает. – Полиглот!” Конёк не понял: “Это что ж он глотает?” – “А вот языки иностранные, хоть десять, запросто!”
Конёк в роль вошел, уже просит ему с собой разговорник дать – на полке высмотрел. Ну как теперь ему отказать, такие способности пропадают? “Ладно, друг, возьми, но только дашь на дашь: ты мне ласты достань, у ребят спроси, где хочешь, но чтоб у меня ласты были! Ласты, друг, – это когда ноги у тебя, как у лягушки, и плывешь ты быстро-быстро… И далеко, очень далеко!”
Напоследок Конёк еще сигару у Германа чуть не выпросил. Нет, не дал, она у него одна-единственная, бережет для особо торжественного случая.
Пора, давно пора поинтересоваться тренеру Ивану Кирычу, как идут у его воспитанника дела.
Он тоже на велосипеде передвигается, только с подвесным мотором. Потому что и рад бы сам педалями крутить, да не может, нога хромая с войны. Вот и тарахтит на всю округу, слышно за версту. Конёк с мамой, услышав его мотор, уже знают: сейчас Кирыч заявится!
Что их с Коньком связывает? Бокс, само собой, тренировки… Ну и отца Конька Кирыч знал, и сам теперь ему как отец родной: подрался Конёк по малолетству, в изолятор уже попал, было дело, так Кирыч, не кто иной, его выручил, с нар в последнюю минуту снял. А еще частенько мотор у Кирыча глохнет почему-то на одном и том же месте – возле их дома. И никак не заводится, хоть тресни, пока мать Конька к Кирычу из калитки не выйдет: опять поломка? Она стоит, глядя, как он возится с велосипедом, а он на нее даже глаз не поднимает, усердно устраняя неисправность, которой нет… Молчат, и так все ясно. И всё – мотор завелся, Кирыч уезжает.
И еще кое-что их связывает, только Конёк и не догадывается, что он уши и глаза Кирыча, ни больше ни меньше!
Вот догнал его тренер на своей тарахтелке. “Ну, как успехи?” И Конёк ему с восторгом все выкладывает про транзистор, карту географическую в крупном масштабе… Про успехи в английском и заплывы в северных морях, и про ласты, в которых ноги, как у лягушки, – и это не забыл. “Помоги достать, Кирыч!”
Герман Ивану Кирычу интересен, он на новичка не случайно с самого начала глаз положил. И вот – полная информация, будто он сам с Германа показания на допросе снял. Только при чем допрос, какой? Кирыч со своей тарахтелки и не слезал… И вообще, о боксе речь, нет разве?
“Удар, говоришь, прошел? Защиту его хитрую пробил? Ну, то ли еще будет, лиха беда начало! Ты не расслабляйся, главное, старайся от него ни в чем не отстать, ведь хороший для тебя пример! Буквально каждый его шаг повторяй! Плавает – и ты с ним давай закаляйся! Как сталь, именно! Всё лучше, чем чашечки в угаре хлопать и с барышней на берегу кувыркаться, у которой дома ребенок. Я не прав?”
В общем, опять Кирыч воспитанника к Герману приставляет, хоть никакой он не следователь, конечно, и с органами не связан. Но – бдительность! Когда маскируется человек изо всех сил, а все равно белая ворона, это как? В городе возле самой границы?
“А английский – хорошо, как сейчас без языка? Может, Конёк, ты и впрямь этот… полиглот, кто тебя знает?”
Лара с Риммой на кухню заходят – не лисами прокрадываются, не за котлетками. Встали и, переглянувшись, разговор начинают.
– А что ты не бреешься, интересно? Усы заводишь? – спрашивает Лара.
– Есть возражения?
– Нет, почему же.
– Посмотрим. Уберу, если что.
– Если что?
– Если вашим величествам не понравится!
– А откуда это “если что”? – вступает Римма.
А Лара подхватывает, сговорились:
– И брюки откуда? Разве у тебя такие были?
– Таких не было.
– Улицы подметать!
Они знают, откуда… Германа невзлюбили, хоть ни разу не видели. Римма продолжает допрос:
– А может, он уголовник какой?
– Кто?
– Сам знаешь. Отсидел срок, а теперь…
– Какой такой срок? Из чего это видно?
Вдруг Лару осенило, на лице ужас:
– Послушай-ка, а что это он к тебе так прилип?
– Так это я к нему прилип.
– Тебе только так кажется. Может, он это… Ну знаешь, когда мужчина к мужчине пристает, как их…
