– Всего скорей. Да. Ты прости.
Двери ресторана хлопали. Гости с цветами шли и шли, на свадьбу, не иначе.
– Туда-обратно я, быстро, – сказала Вера.
– Давай.
Но она все не уходила. Лицо вдруг испуганным стало.
– А если не остановится больше? Ну, мимо поезд?
– Это как так?
Усмехнулась, знала будто:
– Да кому такие нужны – радиоактивные?
Кабыш пробормотал, нашелся:
– На машине мы. Проголосуем.
Нет, в угол решила загнать:
– А если… если оцепили уже? Тогда чего, как?
Засмеялся он, его была очередь:
– Так на каблуках, Верка! Каблуки новые!
Всё, к дверям пошла за гостями вслед. Обернулась:
– А ты со мной?
– Паспорт чей?
Обещала:
– Да, Валик, сейчас я!
* * *
И пропала, конечно, потерял ее. На сцене с микрофоном плясала уже и пела. Прическа, платье, другая совсем. Поцелуй ему воздушный издали послала, когда в зал ворвался.
Пробивался яростно к ней, отчаяние на лице. Но опять жизнь на ходу стреножила, по рукам-ногам повязала ласково, никуда не делся. В толпе свадебной схватили Кабыша, в объятия заковав. И на пол даже от избытка чувств уронили, в глаза его сами пьяно таращась. А что отбивался изо всех сил гость, выкрикивал непонятно, так все равно получалось, вместе со всеми радуется.
Еще подстегивали, мало все было:
– Кабыш, давай! С нами, Валерка! Явился, родной, не запылился! Лучше поздно, чем никогда! Давай! Три свадьбы комсомольские зараз!
И вписался Кабыш в толпу лихую, в танцы до упаду, кричи не кричи. Вроде сам загулял и уняться не мог никак. Так ведь и не мог он.
Жених подхватил:
– Скажи, Валерка! Скажи! Слово! Поздравление!
Выдирался он:
– Отвали, Петро! Руки прими!
И невеста рядом, тут как тут, животик уже намечался. Тоже вцепилась:
– Пожелание!
Не понимали молодые, обижались:
– Это как так руки, как так? А слово? Хорошее твое человеческое! Да ты чего вообще? Эй, Валерка, сейчас по рогам настукаем!
Но к Вере он, к ней, за шагом шаг, не собьешь. Будто и в сутолоке ресторанной прочерчен путь был, как по АЭС. И до оркестра добрался, встал близко, голову вверх задрав. Чуть не перед носом самым каблучки ее новые в сцену колотили.
Опять поцелуй ему воздушный, от всей души. Потом еще лицо мрачное сделала, передразнивая. А между куплетами жестом энергично подбодрила: танцуй, танцуй!
Не узнал ее, с ума сошел, что вдруг такая. За ногу схватил, за лодочку. Но увернулась кокетливо, ждала будто, пальцем погрозив строго. Номер даже получился совместный.
И снесла толпа, опять потащила. Повисли сзади на спине, и он за кого-то схватился. И в летке-енке, ноги задирая, со всеми уже бежал, как Вера велела.
Сожрала Кабыша змея, к выходу поползла, извиваясь. И за дверьми ресторана на газон выплюнула в общей куче-мале.
А на траве на солнышке вдруг опять Петро рукой тяжелой пригвоздил, рядом приземлился.
– Ё-моё, Валерка? Судьба, чего? Никуда друг от дружки!
Другой рукой еще он невесту свою обнимал, и вот обоих их к себе притиснул богатырски, в одно с собой целое соединил:
– Ларка, это Валерка! Валерка, Ларка это! Всё!
Краток был, зато целовать стал по очереди, в губы, причем обоих. И сам чуть не плакал, пьяный от умиления.
Ларе не понравилось.
– Петро, у тебя там во рту чего, батарейка?
– Да вроде не закусывал! – отвечал бодро Петро.
– А чем таким, что прямо вкус металлический?
Петро быстро нашелся:
– Так, может, Валерка это? Валерка батарейку съел!
Лара, губы поджав, от мужа отодвинулась, на спину легла кверху своим животиком. И Кабыш под это дело тоже скорей отполз, под трещинку семейную.
– Не дергайся, – пробормотал Петро и к газону опять придавил.
Люди мимо шли, улыбались, что свадьбе места мало, на траве от веселья бездыханная.
Петро заворочался недовольно вдруг:
– Валерка, а чего такое?
– А чего, Петро?
– А правда, как во рту насрали, металл! Вот я и думаю, может такое, что атомщики опять набедокурили? Ночью, говорят, на четвертом было у них, слышал, нет?
Кабыш не замедлил с ответом:
– Бак СУЗ рванул.
Лара из-за плеча мужа высунулась:
– Это что за зверь такой?
– Аварийной воды бак. Сто десять кубов зверь.
– Гремучка! – кивнул со знанием дела Петро. – Так ведь плюнули еще, небось?
– В пределах, – не моргнул глазом Кабыш.
Рука Петро на груди у него дрогнула.
– Валерка, а чего ты? Ё-моё, сердце, ну ураган!
Никуда не деться было. И Лара еще, привстав, из-за плеча все смотрела пристально, взглядом тревожно буравила.
Петро близко вдруг лицо придвинул:
– А помнишь, кореш, такое? Помнишь ты, нет, как сюда с дембелей только на стройку мы, ты да я? Вот на четвертый самый этот! И тоннель когда под него? Было – нет, что в грязи день-ночь корячились, ногу ты сломал? А, Валерка? – И засмеялся, сквозь слезы пьяные подмигнул: – Ну, зато на другой потом прыгнул, на здоровой! В высоту!
– Горько! – сказал Кабыш.
И Петро рука тяжелая слабеть на груди стала, и от кореша к Ларе законным своим путем пошла, к телу ее, шее, щекам горячим. И пока поцелуй металлический длился, ускользнул от парочки Кабыш, и не заметили.
* * *
В ресторан опять, куда же. Официанты, передышку получив, в зале пустом среди разгрома бродили, приборы со столов на полу в осколках высматривали. А музыкантов и след простыл.
Внутрь Кабыш сразу, в недра ресторанные, и по коридорам тусклым с подсобками, чуть не в каждую заглядывал. И Вера из-за ящиков навстречу сама к нему выскочила, предусмотрительно рукой уже загораживаясь:
– Валик, ребята деньги вперед взяли, не могла я! Прихожу, а уже за песни заплачено, ну, что петь я должна! Не знала я ничего, Валик, и они не знали, когда брали, что такое вдруг! А теперь сами испугались и в ловушке, играть должны! Вот могла я к тебе? Нет, ты подумай хорошо! Подумай!
Получилось, наоборот, это она его настигла. Скороговоркой выпалила и заныла, совсем обезоруживая:
– Ой, Валик, ты не уходи только, недолго еще, скоро я! Ты же не уйдешь, правда? Не уйдешь, знаю!
