Дрезина встала на разъезде, пропуская другую дрезину с таким же прицепом, и там тоже люди сидели. Вилли вскочил и провозгласил трубным голосом:
– Да здравствует советско-германское сотрудничество! И советское на первое место ставлю!
Нам тут же начали из прицепа махать, и мы замахали руками в ответ. Носатый, не понимая, все равно кивал, и кивал одобрительно, и все хохотал без удержу, даже когда Вилли, резко снижая пафос, спрыгнул с подножки и стал шумно мочиться на колесо прицепа. Один мочился, другой хохотал, и оба с удовольствием.
Мы опять поехали, и Грета удивилась простодушно:
– Так вы такие оптики, которые конвоиры?
– Чтобы вы не заблудились случайно, – нашелся очкарик, но усмешку едкую скрыть не смог, смелый был. – Не мы это придумали, что сейчас едем с вами, ну, вы же сами понимаете?
Голос Вилли опять все перекрыл:
– Гитлер со Сталиным придумали! Они!
И тишина тяжелая повисла. Носатый хохотать перестал и вздрогнул даже, услышав. Визжали колеса прицепа.
Очкарик сказал Вилли, понизив голос:
– Он тоже вам не советует. Не я это вам, он! – и кивнул на носатого соседа, и усмешка опять тронула губы.
– Много чего-то советчиков, – вздохнул тяжело Вилли. – Но к жиду твоему стоит прислушаться, верно? Жид он всегда жид и лучше нас знает!
Показалось, очкарик кивнул в ответ быстро, но так быстро, что, может, и впрямь показалось.
Отто вдруг сказал:
– Вилли, проветритесь-ка пешком. Вылезайте, Вилли.
Вилли к нему повернулся:
– Что это вы, профессор?
– Воняет от вас, невозможно терпеть.
– От вас не меньше, поверьте, – усмехнулся Вилли.
– От тебя по-другому, – пробормотал Отто.
Вилли только плечами пожал и вдруг легко и не без охоты даже покинул нашу компанию, спрыгнув на ходу в полутьму куда-то. Грета засмеялась, когда носатый попутчик сделал было движение за Вилли, но вовремя одумался. И смелый очкарик тоже рассмеялся, правда, отворачиваясь.
А заводские корпуса уже наступали на нас, сами словно шагали нам навстречу большими шагами, заливаясь ярче и ярче первыми лучами солнца. И тормозила дрезина. И тут я напоследок наконец разглядел женщину в углу прицепа, смог. Безучастно сидела в профиль, так ни разу и не повернулась ко мне, не посмотрела. Так что профиль только мне и достался: не юный, увы, совсем, и отчасти даже какой-то лошадиный.
– Тоже оптик-конвоир или конвоир-оптик наоборот? – спросил я очкарика шутливо про женщину, пряча непонятный самому интерес.
Очкарик махнул только рукой, явно интереса не разделив:
– А, эта? Да просто по дороге ей, дочь в горшечном цеху, на трамбовке. Сама тоже здесь на заводе работает, а как же.
И тут по прихоти машиниста я пролетел чуть не через весь прицеп к этой женщине. Резкий тормоз ткнул меня в ее лицо, и я правда будто лошади в морду заглянул. А тело ее просто каменным было, я чуть не расплющился об стену.
Выполз следом за коллегами из прицепа полуживой, а Вилли чудесным образом уже встречал нас у ворот цеха.
– Вы все кольца свои по железке выписываете, а я хожу прямо, вот он я! – сообщил он, гордясь собой.
– Под колеса угодишь со своей прямотой, – качая головой, предрекла Грета.
– Это всегда с нами, – отозвался Вилли.
Грета не поняла:
– Что с нами?
– Возможность, – пояснил усач, ничего не прояснив.
А очкарик подмигнул со смыслом, свое в голове было:
– Ориентируетесь, однако!
– Немецкий шпион, однако! – ухмыльнулся в своей манере Вилли.
8
Во рту у Отто свисток. Я мчусь на его свист вверх со своего подземного этажа. Да стою уже с ним рядом, а он все свистит, глядя на меня. Я выдергиваю у него свисток, и Отто говорит:
– В Йене получилось, а здесь херня. И херня за херней. Объясните.
Вот что он, бедный, высвистывал. И губы без свистка дрожат взволнованно:
– Приехали в рамках сотрудничества, явились не запылились! Вот они мы! Асы! Немецкие технологии хваленые и варки показательные! Анекдот, ну анекдот же, Ханс, с ума сойти! Русские животы надорвали уже, хохочут!
– Скверный анекдот, – не отрицал я.
Отто взял меня под руку, будто повел тихо куда-то, как девушку, но тут же закричал в ухо прямо, оглушил:
– Что такое это? Что? Тараканы в стекле с пауками вдруг, ресторан китайский! Что это, Ханс? С нами что, я вас спрашиваю? Нет, вы мне объясните!
И уже очки свои привычно снимал, хотел, видно, лицо руками прикрыть, слова исчерпав, но я удержал вовремя:
– Не надо, Отто.
Он улыбнулся криво:
– Это я к чему сейчас? Пластинку опять эту заезженную? Да наши вот по телефону только, пять минут назад… И по морде мне, по морде, хорошо, по телефону. Рвут и мечут. Еще, значит, варка одна-другая, и чемоданы пакуем, всё. Под зад ногой называется!
Перерыв как раз был, рабочие по цеху без толку ходили. Стекло в горшках под кожухами остывало между варками.
Отто под руку меня опять взял, о себе напоминая:
– Так делаем чего, друг Ханс?
– Варка одна-другая, – пожал я плечами.
– Еще олух наш бедный спился совсем и мозгами, кажется, всерьез поехал, вы не считаете? – вздохнул Отто.
Олух не заставил себя ждать, тут же и явившись собственной персоной. Но с ним еще девушка юная была.
– Из горшечного цеха леди, – представил Вилли оробевшую спутницу. И хохотнул, конечно: – С горшка прямо снял, а ей биде, по-моему, в самый раз уже!
Отто, не услышав, сообщил мне, и тон приказной был:
– Она сегодня будет у вас на подхвате.
– Кто? – удивился я.
– Вот она, она, – повторил Отто хмурясь. Не иначе был свой уже план действий, вопросы раздражали.
– У меня есть Пётр на подхвате, и мы вполне, по-моему, справляемся, не так ли? – возразил я.
Но и Отто возразил, набрался терпения, как мог:
– Лишний глаз не помешает, Ханс. Вы, разумеется, справляетесь выше всяких похвал, да вы вообще у нас как белка в колесе, но ведь это и плохо? А мне вот важно, чтобы один кто-то всегда находился возле пирометра, то есть даже совсем безотлучно, вы это понимаете? – Нет, сорвался он, зашелся в крике: – Безотлучно, я сказал! Вообще ни на шаг! За температурой чтобы в оба глаза! И сегодня я лично буду засыпать все до одной присадки, вот этими самыми руками, вот лично я и никто другой! – чуть ни визжал уже Отто.
Да, план был у него. И мы молчали.
