– Кто-то еще должен быть?
– А почему ты здесь?
– А где ж мне? – Жена тоже стала удивляться. – Закончилась путевка, вот я и приехала. Какое сегодня число?
– Забыл.
– Может, ты все-таки подойдешь?
– Да, конечно, – спохватился Павел Сергеевич. Вошел в кабинет, сел рядом на диван.
– Плохо с памятью стало, Паша? Провалы?
– Ничего не означает.
– Надеюсь, – сказала жена.
– А у тебя? У тебя хорошо с памятью?
Павел Сергеевич спрашивал со значением, приблизив к жене лицо, глядя в глаза. Но смысл вопроса, похоже, был Марии Петровне непонятен. Брови ее чуть дрогнули, и только. В ней уже трудно было узнать Машу из станционного буфета, бессловесную девушку в фартуке и резиновых перчатках.
Проснулся от стука, топота. Опять в потолок била дробь чечетки, молотком в голову била: выходи, Паша, выходи! Он рванулся, испугав жену, с постели, выскочил из спальни.
Сын Валерий стоял посреди кабинета, ноги его выбивали дробь. Он был один, без своего партнера. Павел Сергеевич остановился в дверях, разочарованный.
Валерий сказал ему с грустной усмешкой:
– Давай!
Отец присоединился, постучал ногами. Но не получалось у них, не ладилось. Валерий засмеялся и сел на диван.
Павел Сергеевич спустился по лестнице. И тут вдруг двери спальни распахнулись, вышел… Гундионов. Не старый еще, каким был два десятка лет назад.
Это было тогда, в той жизни.
Гундионов вышел из спальни и, приложив палец к губам, шепотом сказал своему водителю:
– Тсс! Иди за мной.
Он завел Павла в сад, в укромный уголок. Здесь они сели на лавочку.
– Ты ведь холост? – спросил Гундионов.
– Ну, как сказать. И да, и нет.
– Так и скажи. Расписаны?
– Да вроде есть задумка.
– Задумка мне нравится, – кивнул Гундионов. – Надо тебе жениться. Но на другой женщине.
– Зачем же мне другая?
– Ты брось. Я тебя не зря холостым на работу брал, – сказал Гундионов. – Свои виды, значит, имел. Вот я хочу, чтобы ты на Марии женился.
– Это на какой же?
– Ну, какая есть Мария?
– Ваша, что ли? – Павел смотрел оторопело.
– Моя, моя, – сказал Гундионов, и голос его дрогнул. – Не могу, пойми ты, я с ней жизнь соединить. Призван я. Слишком много на другой чаше весов. Но хочу, чтобы у нее счастье было. Семья, дети. Что ж она, не заслужила?
Помолчав, он продолжал с усмешкой:
– Жизнь кого к мойке, кого в аспирантуру, кого куда, без разбору, без справедливости. Вот мы ее сейчас подправим, жизнь! – Глаза хозяина загорелись. – И тебе хватит баранку крутить. Я тебе, Паша, хор подарю. Ты пойдешь далеко, я это знаю. Другим станешь, сам потом удивишься. Я тебя только немного подтолкну, понял?
– Да. То есть нет, – сказал Клюев.
– Что ж тут непонятного? – удивился Гундионов. – Здесь дом, там хор. Тебе, ей. Всем сестрам по серьгам.
– А вам?
– А мне воспоминание, – с грустной улыбкой проговорил Гундионов. – Я уезжаю, Паша. Насовсем.
– Повышение?
– Угадал.
– Высоко?
Хозяин приблизил к нему лицо, прошептал:
– Дух захватывает.
Он помолчал и спросил:
– Ну? Согласен? Мы договорились?
– Я… я подумаю, – выдавил Павел.
– Это будет памятью нашей дружбы. Ты понял?
– А она знает? Маша?
– Да.
– И что, согласна? – спросил Павел.
– Тоже – да, – опять грустно улыбнулся Гундионов. И сказал: – Ну? Иди к ней. Иди.
Павел крадучись поднялся на крыльцо. Спиной к нему на веранде сидела Мария. На цыпочках он подошел к ней сзади, ладонями прикрыл глаза. Мария не пошевелилась, ни слова не проронила. Она знала, кто пришел и стоит у нее за спиной, и упрямо молчала. Но Павел был терпелив, ладоней не отнимал. Так он стоял долго, пока Мария все так же без слов не погладила его руку.
Жена сказала:
– Тебе, Паша, повестка.
– Так!
– К следователю. Я не стала расписываться.
– Да-да.
Он прошел в гостиную, взял из рук Марии Петровны повестку.
– Ну? Что бы это могло значить? – спросила жена.
– Конец нашей жизни.
– Будем умирать?
– Наоборот. Нам теперь не страшен серый волк, – усмехнулся Клюев.
– Что за панические настроения! – сказала Мария Петровна. – Мы в этом доме прожили целый век, вложили уйму средств. Это уже давно наша собственность, так или иначе.
– Да-да, – кивнул Павел Сергеевич.
– Что – да-да?
– Вызывают не по поводу дома.
– Других не существует, – сказала жестко жена. – Это единственная их зацепка, а остальное – дело, как говорится, негосударственное и вообще быльем все поросло. Наш дом им всегда мозолил глаза, особенно твоему Лялину, который тебя подсиживает, это опять его рука! Кстати, – продолжала оживленно Мария Петровна, – ты правильно решил уйти от прямой конфронтации, этого не надо!
– Я молодец, – сказал Клюев.
– Эти все волны еще схлынут, Паша.
Мария Петровна замолчала, стала смотреть бумаги, которые лежали перед ней стопкой.
– Тут у меня подколото, счета и прочее. Но, главное, Андрей Андреевич обещал заново оформить дарственную, это решит дело.
– Какой Андрей Андреевич?
– Ну, Гундионов. Я ему утром звонила.
– Вот как, – слегка удивился Павел Сергеевич.
– Ну да. Ему, кстати, тоже не понравилось твое настроение, – усмехнулась жена. – Опасается, как бы ты не наломал дров, неправильно истолковав его слова.
– Какие?
– Уж не знаю, что он тебе говорил, когда был здесь в мое отсутствие, – сказала Мария Петровна и снова углубилась в бумаги.
– Ты часто ему звонишь? – спросил, помолчав, Клюев.
Жена подняла голову:
– Иногда.
И снова склонилась над бумагами. Павел Сергеевич сидел напротив, смотрел на жену. Потом поднялся и, зайдя ей за спину, закрыл ладонями лицо. Мария Петровна вздрогнула, замерла. Он опять долго стоял сзади, а она сидела в напряжении и вот дотронулась до его руки. И, обернувшись, подалась к мужу, тот вдруг схватил ее, сжал, стал целовать. Но она уже испуганно отстраняла его, объятия ее душили, и тогда Клюев столкнул жену со стула, она неловко повалилась на пол. Только и успела вскрикнуть: “Шакал, Шакал!”
