А после угрызений совести Скрэп ощутила прилив благодарности. И прямиком направилась к Бриггсу.
– Я вам очень обязана, – сказала она, охваченная внезапным пониманием того, сколь многим ему обязана, и устыдившись своей грубости после ланча и за ужином. Он, естественно, даже не понял, что она была груба с ним. Ее внутреннее раздражение, как всегда, было закамуфлировано особым устройством ее наружности, но она-то знала, что чувствовала! Она была груба. Она годами была груба со всеми. Любой проницательный взгляд, думала Скрэп, по-настоящему проницательный, разглядит, какая она на самом деле – испорченная, злобная, подозрительная и эгоистичная старая дева.
Поэтому, подходя к Бриггсу, подавленная всеми этими мыслями, она произнесла со всей серьезностью:
– Я вам очень обязана.
Он смотрел на нее в изумлении.
– Вы, вы мне обязаны? Но это я тот… Тот, кто… – он запнулся. Видеть ее здесь, в своем саду… Ничто в этом саду, никакие белые цветы не могли быть белее и изысканней, чем она.
– Прошу вас, – сказала Скрэп еще серьезнее, – не можете ли вы выкинуть из головы все, кроме чистой правды? Вы ничем мне не обязаны. Да и с чего бы?
– Я вам ничем не обязан? – эхом отозвался Бриггс. – Нет, я обязан вам своим первым взглядом на… на…
– О, ради всего святого! – умоляюще воскликнула Скрэп. – Станьте, пожалуйста, нормальным. Перестаньте принижать себя. Прекратите. Ну зачем вы себя принижаете? Это смешно. Вы стоите пятидесяти таких, как я.
«Как недальновидно», – подумал мистер Уилкинс, стоявший здесь же, рядом с Лотти, которая сидела на парапете. Он был удивлен, поражен, шокирован тем, что леди Каролина так приободряла Бриггса. «Очень недальновидно», – думал мистер Уилкинс, качая головой.
Состояние Бриггса к этому моменту было настолько чудовищным, что единственным способом привести его в чувство, считал мистер Уилкинс, было решительно его оттолкнуть. Никаких полумер – любое проявление доброты, любой дружеский разговор будет понят несчастным юношей совершенно превратно. Дочь Дройтвичей не могла – да это невозможно было и предположить! – желать поощрить его. С Бриггсом все было в порядке, но Бриггс был всего лишь Бриггсом, о чем говорило само его имя. Возможно, леди Каролина не до конца осознавала впечатление, которое производили ее голос и лицо, а также то, что ее слова, вполне обыкновенные в других обстоятельствах и произнесенные другими, были – да, поощряющими. Эти ее слова тоже были не совсем обыкновенными, он опасался, что она в недостаточной мере взвешивала то, что говорила. Совершенно очевидно ей необходим советник – проницательный, объективный советник вроде него самого. Вот она стоит перед Бриггсом, чуть ли не протягивая к нему руку. Конечно, Бриггса следует поблагодарить, в его доме они провели самый восхитительный отпуск, но не вдаваясь в крайности, и благодарить должна не одна леди Каролина. Этот вечер стоит рассматривать как преддверие их завтрашнего совместного изъявления благодарности, приуроченного к его отъезду, и уж не стоит даме, в которую он столь явно влюблен, вот так благодарить его, при лунном свете и в саду.
И мистер Уилкинс, желая выручить леди Каролину из неловкой ситуации вовремя проявленным тактом, сказал с максимальной сердечностью:
– Совершенно верно, Бриггс, вас следует поблагодарить. Вы очень меня обяжете, если позволите добавить слова моей признательности, а также признательности моей жены, к словам леди Каролины. Нам следовало выразить свою благодарность еще за ужином, произнеся тост в вашу честь. Это определенно следовало…
Но Бриггс не обратил на него никакого внимания – он просто стоял и смотрел на леди Каролину, как будто она была первой увиденной им в этой жизни женщиной. Мистер Уилкинс обратил внимание на то, что и леди Каролина его не замечала – она тоже смотрела на Бриггса с этим странным выражением, чуть ли не с интересом. Очень недальновидно. Очень.
Лотти же со своей стороны обратила на него слишком много внимания, выбрав именно этот момент, когда леди Каролина так нуждалась в поддержке и защите, чтобы слезть с парапета, подхватить его под руку и вознамериться увести.
– Меллерш, мне надо тебе кое-что сказать, – объявила она.
– Потом, – ответил он, отмахнувшись.
– Нет, сейчас, – заявила Лотти и повлекла его прочь.
Он с большой неохотой последовал за ней. Бриггсу теперь неоткуда ждать помощи.
– Ну, что случилось? – нетерпеливо спросил он, пока она вела его в дом. Леди Каролину нельзя было оставлять вот так, открытую для всяких неприятностей.
– Ох, да ничего с ней не случится, – заверила его Лотти, как будто он высказал эту мысль вслух, чего он, естественно, не делал. – С Каролиной все в порядке.
– Вовсе не в порядке. Этот молодой Бриггс…
– Ну естественно! А ты чего ожидал? Пойдем в дом, к камину и миссис Фишер. Она там совсем одна.
– Не могу, – сказал мистер Уилкинс, пытаясь вернуться назад. – Я не могу оставить леди Каролину одну в саду.
– Не глупи, Меллерш, она не одна. К тому же я хочу тебе кое-что сказать.
– Что ж, говори.
– В доме.
С сопротивлением, возраставшим с каждым шагом, мистер Уилкинс был все дальше влеком прочь от леди Каролины. Теперь он верил в свою жену и доверял ей, но в этом случае она, по его мнению, совершала чудовищную ошибку. В гостиной у камина сидела миссис Фишер, и мистер Уилкинс, который после наступления темноты предпочитал садам и лунному свету комнаты с камином, с куда большей охотой был бы здесь, чем на открытом воздухе, но если бы леди Каролина тоже была здесь и в безопасности. Потому он и сопротивлялся.
Миссис Фишер, сложив руки на коленях, ничего не делала, а только неотрывно смотрела в огонь. Рядом стояла удобная для чтения лампа, но она не читала. В этот вечер ей не хотелось перечитывать никого из ее великих покойных друзей. Они все время говорили одно и то же – снова и снова одно и то же, ничего нового почерпнуть из них было уже нельзя. Несомненно, они куда более великие, чем все эти нынешние, но у них был один серьезный недостаток: все они мертвы. Ничего большего от них уже и не ожидаешь, а ведь пока живешь, чего-то еще ждешь, не так ли? Она жаждала жизни, развития – все ясное и завершенное ей наскучило. Она думала, что вот если бы у нее был сын – такой как мистер Бриггс, дорогой ее мальчик, подвижный, непоседливый, живой, ласковый, заботящийся о ней и любящий ее…
При виде выражения лица миссис Фишер у миссис Уилкинс дрогнуло сердце. «Бедная старушенция», – подумала она, ощутив все одиночество возраста, одиночество того, кто пережил все радости мира и у кого остались одни страдания, полное одиночество старой бездетной женщины, которая не смогла обзавестись друзьями. Похоже, люди могут быть по-настоящему счастливы только парами – любыми парами, не обязательно любовными; пары друзей, матери и дети, братья и сестры – и где же миссис Фишер отыскать свою половину пары?
Миссис Уилкинс подумала, что ее, наверное, стоит снова поцеловать. Сегодня поцелуи пользовались большим успехом, она знала это, мгновенно почувствовала по реакции миссис Фишер. Так что она подошла к ней, наклонилась, поцеловала ее и радостно объявила: «Мы пришли», что, впрочем, и так было очевидно.
