В этот день Скрэп, поддавшись на уговоры Лотти и решив, что, наверное, она уже достаточно насиделась, покинула кресло и подушечки и отправилась с Лотти и сэндвичами до вечера в горы. Мистер Уилкинс вознамерился было пойти с ними, но леди Каролина посоветовала ему остаться и скрасить одиночество миссис Фишер, каковое он и скрашивал до одиннадцати, после чего отправился на поиски миссис Арбатнот, дабы скрасить и ее одиночество, по справедливости разделив свои усилия между двумя одинокими леди, однако, отирая потный лоб, вернулся к миссис Фишер, поскольку на этот раз миссис Арбатнот спряталась успешно. Войдя в дом, он увидел телеграмму, и пожалел, что не увидел ее раньше.
– Следует ли нам ее вскрыть? – спросил он у миссис Фишер.
– Нет, – ответила миссис Фишер.
– Но вдруг требуется срочно ответить?
– Я не одобряю злонамеренное вскрытие чужой корреспонденции.
– Злонамеренное вскрытие? Моя дорогая леди…
Мистер Уилкинс был шокирован. Ну и слова! «Злонамеренное вскрытие»! Он высоко ценил миссис Фишер, но порой с ней бывало трудновато. Он ей нравился, в этом он был уверен, и она была на верном пути к тому, чтобы стать его клиенткой, но он опасался, что она окажется клиенткой строптивой и себе на уме. Она точно была себе на уме, потому что, несмотря на все его искусное обхождение и сочувствие в течение целой недели, она даже намеком не дала ему понять, что именно ее так очевидно беспокоило.
– Бедная старушенция, – сказала Лотти, когда он спросил, не знает ли она, что гнетет миссис Фишер. – У нее нет любви.
– Любви? – переспросил шокированный мистер Уилкинс. – Но, моя дорогая, в ее-то возрасте…
– Любви вообще, – ответила Лотти.
Этим же утром он осведомился у жены, потому что теперь интересовался ее мнением и уважал его, не может ли она объяснить ему, что происходит с миссис Арбатнот, ведь та, несмотря на все его усилия, оставалась все такой же отстраненной и закрытой.
– Ей нужен ее муж, – сказала Лотти.
– Ах! – воскликнул мистер Уилкинс, увидев в совершенно новом свете скромную меланхолию миссис Арбатнот. – Очень разумно.
И Лотти, улыбаясь, сказала:
– Некоторые скучают по мужьям.
И мистер Уилкинс, улыбаясь, сказал:
– Неужели некоторые скучают?
И Лотти, улыбаясь, сказала:
– Еще как.
И мистер Уилкинс, весьма удовлетворенный ее ответом, потрепал ее за ушко, хотя было рано и время для ласк еще не приспело.
Незадолго до половины первого Роуз медленно прошла через колоннаду и начала подниматься по каменным ступенькам, с обеих сторон которых теперь, вместо отцветших барвинков, цвели пышные кусты камелий. Невероятные цветы – розовые, белые, красные, в полосочку – она трогала и нюхала их один за другим, стараясь оттянуть неизбежный момент разочарования. Пока она своими глазами не увидит стол в холле, на котором кроме вазы с цветами ничего нет, она еще может надеяться, еще может с радостью представлять, как лежит на этом столе, ожидая ее, телеграмма. Но камелии не пахнут, как сообщил ей мистер Уилкинс, стоявший в дверях и о ботанике также знавший ровно то, что знать необходимо.
Она вздрогнула от звука его голоса и посмотрела наверх.
– А вам телеграмма, – сказал мистер Уилкинс. – Я вас искал повсюду, но тщетно…
Ну конечно. Она знала. Она все время была в этом уверена. Яркая, сверкающая молодость вспыхнула в ту же секунду в Роуз. Она взлетела по ступенькам, раскрасневшаяся, как камелия, которой только что касалась, и оказалась в холле и открыла телеграмму еще до того, как мистер Уилкинс закончил фразу. Да, такое порой бывает… А ведь казалось, что… Ну да, она и Фредерик… Они будут снова… Снова… Наконец-то…
– Надеюсь, никаких дурных вестей? – поинтересовался последовавший за ней мистер Уилкинс, потому что она, прочитав телеграмму, стояла, уставившись в нее, и медленно бледнела. Любопытно было наблюдать за ее лицом.
Она повернулась и посмотрела на мистера Уилкинса, словно силилась вспомнить, кто он такой.
– О нет. Напротив…
Ей удалось выдавить из себя улыбку.
– У меня будет гость, – сказала она, протягивая ему телеграмму, и, когда он ее взял, она направилась к столовой, бормоча что-то насчет того, что ланч уже подан.
Мистер Уилкинс прочел телеграмму. Она была послана сегодня утром из Медзаго:
«Направляюсь в Рим. Могу ли заехать сегодня после полудня и засвидетельствовать свое почтение? Томас Бриггс».
Почему же такая телеграмма заставила эту милую леди так побледнеть? Реакция была настолько удивительной, что мистер Уилкинс заподозрил, будто миссис Арбатнот получила настоящий удар.
– Кто такой Томас Бриггс? – осведомился он, входя вслед за ней в столовую.
Она непонимающе посмотрела на него.
– Кто такой?.. – повторила миссис Арбатнот, стараясь собраться с мыслями.
– Томас Бриггс.
– А, да. Это владелец. Это его дом. Он очень милый. Собирается заехать сегодня днем.
В этот момент Томас Бриггс как раз входил в дом. Все то время, что он мчался в пролетке от Медзаго к Кастаньето, он надеялся, что темноглазая леди поймет: все, что ему нужно – увидеть ее, а не убедиться, что дом еще стоит на месте. Он понимал, что владелец из деликатности никогда не вторгается в жизнь арендаторов. Но он столько о ней думал с того самого дня! Роуз Арбатнот. Какое чудесное имя. И какая замечательная женщина – мягкая, кроткая, в лучшем смысле по-матерински заботливая, в лучшем, потому что не была ему матерью и быть не могла, даже если бы постаралась, поскольку единственное, на что не способны родители – быть моложе своих детей. К тому же он проезжает мимо… Глупо было бы не убедиться, удобно ли она устроилась. Он мечтал увидеть ее в своем доме. Он мечтал увидеть ее в этом окружении, как она сидит на его стульях, пьет из его чашек, пользуется его вещами. А в гостиной – она подкладывает под свою аккуратную темноволосую головку ту большую подушку из алой парчи? Темные волосы, молочно-белая кожа – она прекрасно смотрелась бы на этом фоне. Видела ли она свой портрет на лестнице? Интересно, он ей понравился? Он ей объяснит. Если она сама не рисует, а она тогда, при встрече, никак на это не намекнула, то, наверное, она и не заметила, как точно изгиб бровей и неглубокая впадинка на щеке…
Он приказал пролетке ждать его в Кастаньето, пересек пьяццу, приветствуемый детьми и собаками, все из которых его знали и вдруг повысыпали из ниоткуда, быстро поднялся по зигзагообразной дорожке, поскольку был подвижным молодым человеком не более чем тридцати лет, дернул за древнюю цепь дверного колокола и остался скромно ждать разрешения войти подле и так открытой двери.
Увидев его, Франческа всплеснула всем, чем могла всплеснуть – бровями, ресницами, руками – и бурно заверила его, что все в замечательном порядке и что она верна своему долгу.
