Миссис Фишер снова пожалела, что ни с кем не может поделиться своими странными ощущениями, ни с кем, кто бы ее понял. Никто не сможет ее понять, кроме самой миссис Уилкинс. Вот она сможет. Миссис Фишер была уверена: та сразу поймет, что она чувствует. Однако это было невозможно. Так же унизительно, как просить защиты от болезни у микроба, который тебя ею заразил.
Так что она продолжала молча терпеть свои ощущения, гонявшие ее в верхний сад, частые и бесцельные появления в котором привлекли внимание даже Скрэп.
Итак, Скрэп заметила это и даже слегка заинтересовалась, потому что как-то утром мистер Уилкинс, раскладывая для нее подушечки – а он счел своей привилегией каждое утро помогать леди Каролине устраиваться в кресле – осведомился у нее, что происходит с миссис Фишер.
В эту самую минуту миссис Фишер стояла у восточного парапета и, прикрывая глаза от солнца, внимательно изучала дальние белые домики Медзаго. Они видели ее сквозь ветви волчьей ягоды.
– Не знаю, – ответила Скрэп.
– Вряд ли она из тех леди, которых может что-то взволновать, – сказал мистер Уилкинс.
– Полагаю, так оно и есть, – улыбнулась Скрэп.
– Но если ее что-то волнует, а ее беспокойство предполагает, что так оно и есть, я буду рад помочь ей советом.
– Уверена, что это будет очень мило с вашей стороны.
– Конечно, у нее есть собственный советник, но здесь-то его нет. А я есть. Адвокат в руках, – сказал мистер Уилкинс, который взял за обыкновение говорить с леди Каролиной в легкой манере, ибо был уверен, что только так и надо говорить с юными леди – стоит двух – избежим банальности и не завершим пословицу как положено – стоит двух в Лондоне
[30].
– Вам лучше спросить у нее.
– Спросить, нужна ли ей помощь? Вы так считаете? Разве это не будет несколько… Несколько неделикатно – спрашивать у леди, что у нее на уме?
– Наверное, она может вам сказать, если вы просто подойдете и спросите. Я думаю, это очень одиноко – быть миссис Фишер.
– Вы – сама вдумчивость и понимание, – объявил мистер Уилкинс, впервые в жизни пожалев, что он не иностранец, потому что тогда он мог бы, прежде чем отправиться скрашивать одиночество миссис Фишер, почтительно поцеловать леди Каролине ручку.
Просто удивительно, сколько вариантов изгнания мистера Уилкинса из своего уголка изобрела Скрэп. Каждое утро она придумывала новый, и, разложив для нее подушечки, он удалялся в полном довольстве. Она позволяла ему раскладывать подушечки, потому что сразу же, в первые пять минут первого же вечера, поняла, что ее страхи, будто он прилипнет к ней и станет взирать на нее с ужасающим восхищением, оказались совершенно беспочвенными. Мистер Уилкинс не восхищался. Она инстинктивно чувствовала, что это вообще не для него, ну а если б даже и было иначе, то он не посмел бы вести себя подобным образом в ее случае. Он был преисполнен уважения. Она могла бы управлять его поведением одним взмахом ресниц. Он повиновался ей во всем. Она была готова относиться к нему благосклонно уже за то, что он ею не восхищался, да он и в самом деле ей нравился. Она не забыла его трогательную беззащитность в то первое утро, когда он стоял в одном полотенце, и он забавлял ее, и он хорошо относился к Лотти. Конечно, он нравился ей больше, когда его не было рядом, но ей вообще нравились только те, кого рядом не было. Определенно он был одним из тех мужчин, которые не смотрели на женщину как на добычу, а ей такие встречались нечасто. Это было невероятно удобно и очень все упрощало. С этой точки зрения мистер Уилкинс был просто идеальным, уникальным и бесценным. Когда б она о нем ни вспоминала, то, отметая все, что находила в нем слегка утомительным, бормотала: «Ну что за сокровище».
А это было одной из задач пребывания мистер Уилкинса в Сан-Сальваторе – стать сокровищем. Любой ценой надо сделать так, чтобы все три леди – не считая его жены, конечно – полюбили его и прониклись к нему доверием. И когда в их жизни возникнут трудности – а разве в жизни каждого рано или поздно не возникают трудности? – они вспомнят о том, какой он надежный, сколько в нем сочувствия, и обратятся к нему за советом. Мистер Уилкинс всегда был готов услужить леди, которых что-то беспокоило. У леди Каролины, на его взгляд, в данный момент не было никаких проблем, но такая красота – а он не мог отрицать очевидного – не могла не принести трудностей в прошлом, и еще больше у нее их возникнет в будущем. С прошлым он ничего не мог поделать, а вот на будущее мог рассчитывать. Что же касается данного момента, то наиболее многообещающей с профессиональной точки зрения была миссис Фишер, хоть по степени значимости она в его списке шла второй. Миссис Фишер явно что-то беспокоило. Он внимательно за нею наблюдал и был почти в том уверен.
Что касается третьей, миссис Арбатнот, то на ее счет он пока еще ничего не понял, потому что она была очень сдержанной и молчаливой. Но разве сама эта сдержанность, это стремление избегать общества и проводить время в одиночку, не говорили о том, что у нее тоже имеются трудности? Если так, то он ее спаситель. Он станет опекать ее. Он будет сопровождать ее, сидеть рядышком и подталкивать к тому, чтобы она рассказала ему о себе. Арбатнот, как он понял из того, что говорила Лотти, служил в Британском музее – ничего выдающегося, но мистер Уилкинс считал своим долгом знать все и обо всех. К тому же его могут повысить в должности. А повышенный в должности Арбатнот может стать более ценным.
Что касается Лотти, то она была очаровательна. У нее действительно обнаружились все те качества, которые он приписывал ей в период ухаживания, просто их действие, как оказалось, было временно приостановлено. Его прежние впечатления теперь были заверены симпатией и даже восхищением, которые проявляла к ней леди Каролина. А он был уверен, что леди Каролина Дестер не из тех, кто может ошибаться на сей счет. Ее знание света, ее постоянное общение только с лучшими его представителями были гарантией безошибочности ее суждений. Совершенно очевидно, Лотти оказалась тем, чем виделась ему перед женитьбой – ценным приобретением. И стала еще более ценной, познакомив его с леди Каролиной и миссис Фишер. Умная и привлекательная жена может оказывать огромную помощь представителю его профессии. Но почему она не была привлекательной раньше? С чего вдруг такой внезапный расцвет?
Мистер Уилкинс тоже начал верить в то, о чем Лотти сообщила ему сразу по прибытии в Сан-Сальваторе – в то, что здесь совершенно особенная атмосфера. Она провоцировала расцвет. Она выявляла дремавшие прежде качества. И, чувствуя все большее расположение к жене, будучи даже очарован ею, довольный тем, как развивались его отношения с двумя другими дамами, рассчитывая на прогресс в отношениях с третьей, отстраненной, мистер Уилкинс думал о том, что у него еще никогда не было столь приятного отпуска. Единственное, что слегка огорчало его – то, что они называли его мистер Уилкинс. Нет бы мистер Меллерш-Уилкинс. Ведь он представился леди Каролине – он слегка поморщился при воспоминании об обстоятельствах их знакомства – как Меллерш-Уилкинс!
