Как оказалось, миссис Фишер могла.
А ведь здесь столько красоты, что ее с избытком хватит на каждого, так какой смысл пытаться запереть хоть сколько-то этой красоты в личный уголок?
И все же миссис Фишер попыталась – и отгородила красоту исключительно для собственного пользования.
Что ж, после пары дней, проведенных в невероятной атмосфере Сан-Сальваторе, она преодолеет это в себе, неизбежно преодолеет, миссис Уилкинс была в этом совершенно уверена.
Но пока миссис Фишер, и это совершенно очевидно, даже и не приступила к преодолению. Она стояла и глядела на них с Роуз с выражением, весьма похожим на злость. Злость! Невероятно. Старые, глупые, выматывающие лондонские чувства, думала миссис Уилкинс, чьи глаза видели лишь светлые лобзания, которыми была полна комната, при этом миссис Фишер они окутывали столь же щедро, как и их с Роуз.
– Вам не нравится, что мы здесь, – сказала миссис Уилкинс, вставая и в своей обычной манере сразу же говоря правду. – Почему?
– Я предполагала, вы поняли, – ответила миссис Фишер, опираясь на трость, – что это моя комната.
– Вы имеете в виду, из-за фотографий, – сказала миссис Уилкинс.
Миссис Арбатнот, удивившись и слегка покраснев, тоже встала.
– И из-за писчей бумаги, – ответила миссис Фишер. – На бумаге мой лондонский адрес. И ручка…
Она указала на ручку, которую по-прежнему держала миссис Уилкинс.
– Ах, так она ваша! Извините, – сказала миссис Уилкинс, кладя ручку на стол. И с улыбкойдобавила, что этой ручкой она только что писала весьма приятные вещи.
– Но почему, – спросила миссис Арбатнот, которая оказалась неспособной принять правила миссис Фишер без хотя бы слабого сопротивления, – мы не имеем права здесь находиться? Это гостиная.
– Здесь имеется другая, – ответила миссис Фишер. – Вы с вашей подругой не можете сидеть сразу в двух гостиных, и, поскольку у меня нет намерения беспокоить вас в вашей, не понимаю, почему вы можете беспокоить меня в моей.
– Но почему… – снова начала миссис Арбатнот.
– Это вполне естественно, – прервала ее миссис Уилкинс, потому что Роуз выглядела упрямой, а потом повернулась к миссис Фишер и с милейшей улыбкой сообщила ей, что хотя делиться с друзьями – довольно приятное занятие, она в состоянии понять, что миссис Фишер, все еще не избавившаяся от принятых на Принс-оф-Уэйлс-террас взглядов на жизнь, ничем делиться не хочет, но что она непременно через какое-то время избавится от подобных взглядов и станет чувствовать себя совершенно иначе. – Скоро вы сами захотите делиться, – как бы приободряя ее, добавила миссис Уилкинс. – Вы даже сможете попросить меня воспользоваться вашей ручкой, если увидите, что я не захватила своей.
Миссис Фишер была настолько потрясена этой речью, что чуть не вышла из себя. Чтобы эта убогая молодая особа из Хампстеда разговаривала с ней столь покровительственно, в совершенно неприличной уверенности, что она, миссис Фишер, скоро станет, видите ли, лучше! Это заявление потрясло ее так сильно, как она ни разу не была потрясена со времен, когда впервые узнала, что мистер Фишер совсем не такой, каким ей казался. Нет, миссис Уилкинс определенно надо осадить и поставить на место. Но как? В ней была какая-то невероятная невозмутимость. В данный момент, например, она улыбалась с таким видом, будто не сказала ничего неслыханно наглого, и лицо ее не было омрачено ничем. В состоянии ли она вообще понять, что ее ставят на место? Если не понимает, если она слишком толстокожая, то что тогда? Тогда ничего не остается, кроме как всячески ее избегать – за исключением тех ситуаций, когда дело касается ее собственной, миссис Фишер, гостиной.
– Я старая женщина, – сказала миссис Фишер, – и мне нужна собственная комната, из-за трости я не могу бродить где попало. А если я не могу ходить, я должна сидеть. И почему я не могу сидеть в тишине и покое, на что намекала вам еще в Лондоне? Если кто-то все время будет сюда входить, выходить, болтать, оставлять двери открытыми, то тем самым вы нарушите соглашение, по которому я должна быть в покое.
– Но у нас не было ни малейшего намерения, – начала миссис Арбатнот, и миссис Уилкинс снова ее прервала:
– Мы только рады, что эта комната делает вас счастливой. Мы просто об этом не знали, только и всего. Мы не станем сюда заходить, по крайней мере пока вы нас не пригласите. А я предполагаю, – и она приветливо глянула с высоты своего роста на миссис Фишер, – что это скоро произойдет.
И она, забрав свое письмо, взяла миссис Арбатнот за руку и повлекла ее к двери.
Но миссис Арбатнот уходить не хотела. Она, мягчайшая из женщин, была полна странным и явно нехристианским желанием остаться и бороться. Нет, конечно, не буквально, и даже не с помощью агрессивных слов. Нет, она хотела только урезонить миссис Фишер, и сделать это вежливо. Она чувствовала, что необходимо что-то сказать, что она не может позволить, чтобы к ней относились как к школьнице, чтобы ее выгоняли, как могла бы выгнать за дурное поведение директриса.
Однако миссис Уилкинс твердо направляла ее к выходу, и Роуз в очередной раз подивилась уравновешенности, мягкому и спокойному темпераменту Лотти – той, которая в Лондоне была просто комком нервов. С того момента, как они очутились в Италии, именно Лотти стала казаться старшей. Она определенно была очень счастлива, пребывала в настоящем блаженстве. Неужели счастье обладает такой защитной силой? Неужели оно делает человека таким непоколебимым и мудрым? Роуз и сама была счастлива, но все-таки не в такой степени. Совершенно очевидно, не в такой, потому что она не только хотела сразиться с миссис Фишер, но ей нужно было еще кое-что, кое-что помимо этого восхитительного места, чтобы завершить картину – ей нужен был Фредерик. Впервые в жизни она была окружена совершенной красотой, и ее единственной мечтой было показать ему эту красоту, разделить ее с ним. Ей был необходим Фредерик. Она тосковала по Фредерику. Ах, если б только, если б только Фредерик…
– Бедная старушенция, – сказала миссис Уилкинс, мягко закрывая двери, отделявшие их от одержанной миссис Фишер победы. – Даже представить невозможно – в такой день!
– Весьма грубая старушенция, – сказала миссис Арбатнот.
– Это у нее пройдет. Жаль, что мы решили посидеть в ее комнате.
– Это самая красивая комната, – сказала миссис Арбатнот. – И она не ее.
– Ох, здесь полно места, всем хватит, а она такая несчастная старуха. Да пусть забирает себе эту комнату. Какая разница?
И миссис Уилкинс сказала, что собирается сходить в деревню, поискать почтовое отделение и отправить письмо Меллершу. Роуз пойдет с ней?
– Я вот тут думала о Меллерше, – сказала миссис Уилкинс, когда они друг за дружкой спускались по узкой зигзагообразной дорожке, той самой, по которой поднимались накануне ночью.
Она шла впереди, миссис Арбатнот – и теперь это казалось совершенно естественным – следовала за ней. В Англии все обстояло наоборот: Лотти, робкая, нерешительная, молчаливая, кроме тех моментов, когда вдруг взрывалась невразумительными речами, всегда следовала за спокойной и разумной Роуз.
