Раздался удар гонга. Забывшаяся в воспоминаниях, миссис Фишер не уследила за временем и поспешила в спальню вымыть руки и пригладить волосы. Она не желала опаздывать, показывать дурной пример – и найти свое место во главе стола уже занятым. Манерам молодого поколения доверять нельзя, в особенности манерам этой миссис Уилкинс.
Однако в столовую она прибыла первой. Франческа в белом фартуке стояла с огромным блюдом дымящихся, поблескивающих спагетти, но никого из тех, кому они были предназначены, за столом не было.
Миссис Фишер с суровым видом села во главе стола. Какая распущенность.
– Подавайте, – сказала она Франческе, которая явно собиралась дожидаться остальных.
Франческа обслужила ее. Миссис Фишер ей нравилась меньше всех – по правде говоря, совсем не нравилась. Она единственная из четырех дам ни разу не улыбнулась. Верно, она уже старая, верно, некрасивая, да и улыбаться ей вроде как никаких резонов не было, но добросердечные дамы улыбаются, есть у них на то причины или нет. Они улыбаются не потому, что им все в радость, а потому что желают радовать других. Эту даму из всех четверых вряд ли можно назвать доброй, решила Франческа, и поэтому, не в силах скрыть свои чувства, подала спагетти с угрюмым видом.
Приготовлены они были превосходно, но миссис Фишер никогда не любила макароны, особенно такие, длинные и похожие на червяков. Она считала, что их трудно есть – скользкие, никак вилкой не подцепишь; она чувствовала, что выглядит, поедая спагетти, крайне недостойно, особенно когда концы их висят изо рта. К тому же, когда она их ела, то всегда вспоминала мистера Фишера. На протяжении всей их супружеской жизни он вел себя совсем как макароны. Он был скользким, увертливым, заставлял ее чувствовать себя недостойной, и когда она наконец освободилась от него навсегда, отовсюду по-прежнему лезли какие-то напоминания о нем.
Стоя у буфета, Франческа мрачно наблюдала за тем, как миссис Фишер сражается со спагетти, и ее мрачность еще более усугубилась, когда она увидела, что миссис Фишер взяла нож и принялась резать спагетти на кусочки.
А миссис Фишер действительно не знала, как еще справиться с этой штукой. Она чувствовала, что нож вряд ли уместен с этим блюдом, но нельзя же бесконечно испытывать терпение! На ее столе в Лондоне спагетти были под запретом. Мало того, что есть их неудобно, так она их вообще не любила – следует сказать леди Каролине, чтобы больше их не заказывала. Годы практики, думала она, нарезая спагетти, нужны годы жизни в Италии, чтобы научиться этому трюку. Вот Браунинг, тот потрясающе справлялся со спагетти. Она помнила, как наблюдала за ним, когда он пришел на ланч к отцу, а тот, памятуя о связи поэта с Италией
[11], приказал приготовить спагетти. Просто восхитительно, как у него это получалось! И по тарелке не бегали, и с вилки не соскальзывали, и изо рта не свисали: раз – воткнул вилку, два – повернул, три – отправил прямиком в рот, проглотил, и вот еще один поэт накормлен.
– Должна ли я пойти поискать юную леди? – спросила Франческа, не в силах более наблюдать, как терзают ножом отличные спагетти.
Миссис Фишер с трудом отвлеклась от воспоминаний.
– Она знает, что ланч в половине первого, – сказала она. – Все они знают.
– Она могла заснуть, – предположила Франческа. – Другие леди могли отойти далеко, но она-то рядом.
– Тогда снова дайте гонг.
Что за манеры, подумала она, ну что за манеры. Это же не отель, следует придерживаться распорядка. Пожалуй, удивительно со стороны миссис Арбатнот, она не походила на лишенную пунктуальности. Леди Каролина тоже – казалась ведь милой и вежливой, по крайней мере. Что касается той, другой, то от нее, конечно, нечего ждать.
Франческа схватила гонг, вышла в сад и приблизилась к леди Каролине, на ходу в него ударив. Леди Каролина, по-прежнему распростертая в кресле, повернулась и нежнейшим тоном изрекла выговор.
Франческа, однако, не распознала в этом сладостной мелодии выговор, да и кто бы смог? Она разулыбалась, потому что, глядя на эту юную леди, не могла не улыбаться, и сообщила, что спагетти остывают.
– Если я не выхожу к столу, это значит, что я не хочу выходить к столу, – объявила раздраженная Скрэп. – И впредь меня не беспокойте.
Встревоженная, но не способная не улыбаться Франческа спросила, не заболела ли она. Никогда, никогда не видела она таких великолепных волос, ну чисто лен, совсем как волосики детишек с Севера. Такую головку только и благословлять, такая годится только для нимба, как у святых!
Скрэп закрыла глаза и не ответила. Это было недальновидно с ее стороны, потому что обеспокоенная Франческа поспешила доложить миссис Фишер, что юная леди недомогает. Миссис Фишер, которая не могла из-за трости, как она пояснила, отправиться к леди Каролине сама, послала к ней тех двух – они, разгоряченные, запыхавшиеся и полные извинений, заявились в тот самый момент, когда она переходила ко второму блюду, очень хорошо приготовленному омлету, весьма уместно гарнированному молодым горошком.
– Подавайте, – приказала она Франческе, которая опять вознамерилась подождать остальных.
«Ну почему они не могут оставить меня в покое?» – спросила себя леди Каролина, услышав, как хрустит под ногами галька в тех местах, где не было травы, и потому поняв, что к ней снова кто-то направляется.
На этот раз она крепко зажмурилась. Почему она должна идти на ланч, если ей не хочется? Она же не в гостях, где приходится считаться с утомительной хозяйкой. Если уж на то пошло, то чем Сан-Сальваторе отличается от отеля? В отеле ей ни перед кем не приходится отчитываться, ест она или нет.
Но, к сожалению, сидящая с закрытыми глазами Скрэп абсолютно у всех вызывала желание потрепать ее по плечу. Даже у кухарки. И теперь нежная рука – о, как хорошо она знала нежные руки и как их опасалась! – легла ей на лоб.
– Боюсь, вы нездоровы, – произнес голос, который не принадлежал миссис Фишер, а следовательно, был голосом одной из оригиналок.
– У меня болит голова, – пробормотала Скрэп. Наверное, только так и стоило говорить, только так и можно добиться покоя.
– Какая жалость, – сказала миссис Арбатнот, ибо нежная рука принадлежала ей.
«А я, – произнесла про себя Скрэп, – полагала, что, приехав сюда, избавлюсь от мамочек».
– Не выпить ли вам немного чаю? – нежно осведомилась миссис Арбатнот.
Чай? Сама мысль вызвала у Скрэп отвращение: пить чай в эту жару, в середине дня…
– Нет, – буркнула она.
– Полагаю, – произнес второй голос, – что лучше всего для нее было бы, если б ее оставили в покое.
Как чутко, подумала Скрэп и слегка приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть, кто это сказал.
Это была оригиналка с веснушками. А та, которая темненькая, оказалась с рукой. Конопатая тут же выросла в ее представлении.
