«В датской народной поэзии Дагмар является идеалом истинной христианки, супруги и королевы, помнящей и заботящейся о своем народе „и в день своей свадьбы, и на смертном одре“. Христианское имя Дагмар было Маргарита, другое, славянское — Драгомира, датский же народ прозвал ее „Дагмарой“ (Денницей) „за ее миловидность“, как говорится в одной старой хронике».
Маргарита умерла в 1212 году и оставила свое имя (а точнее, прозвище) для датских принцесс.
14 (26) ноября 1847 года это имя получила принцесса, которой суждено было стать русской императрицей Марией Федоровной.
«Молчите, Августейшее дитя!»
Близкий друг великого князя Александра Александровича, граф Сергей Дмитриевич Шереметев, пишет в своих мемуарах: «В полном расцвете красоты и молодости появлялась на петербургском горизонте княжна Мария Элимовна Мещерская. Еще будучи почти ребенком, в Ницце, она была взята под покровительство императрицы Александры Феодоровны. Она была тогда почти сиротою, не имея отца и почти не имея матери. Тетка ее, княгиня Елизавета Александровна Барятинская (кн. Чернышева), взяла ее к себе в дом на Сергиевскую, и я был в полку, когда прибыла в дом Барятинских девушка еще очень молодая, с красивыми грустными глазами и необыкновенно правильным профилем. У нее был один недостаток: она была несколько мала ростом для такого правильного лица. Нельзя сказать, чтобы княгиня Барятинская ее баловала. Напротив того, она скорее держала ее в черном теле. Она занимала в доме последнее место, и мне как дежурному и младшему из гостей, когда приходилось обедать у полкового командира, не раз доставалось идти к столу в паре с княжной Мещерской и сидеть около нее. У нас был общий знакомый законоучитель протоиерей Сперанский, сопровождавший императрицу Александру Феодоровну в Ниццу. Он всегда очень хвалил ее. Присутствие такой скромной и красивой девушки не могло остаться незамеченным…».
Мария Элимовна Мещерская
Мария родилась в семье дипломата, писателя и поэта, приятеля Пушкина, а также Бальзака, Мюссе, Виктора Гюго и Александра Дюма, князя Элима Петровича Мещерского, ее мать — Варвара Степановна Жихарева, дочь писателя С. П. Жихарева. Элим Петрович ждал восемь лет, прежде чем получил согласие своей матери на этот брак, — Жихаревы хоть и принадлежали к столбовому дворянству, но были бедны и не имели связей в высшем свете. Князь умер, когда Марии исполнился год. Детство ее прошло в Париже и в Ницце то с матерью, то с бабушкой — матерью ее отца, не терпевшей невестки. В возрасте пятнадцати лет у Марии умирает мать, тогда императрица Александра Федоровна поместила девочку в Смольный институт.
Затем она устроила княжну сначала у родственницы, княгини E. H. Чернышевой (вдова военного министра А. И. Чернышева), а потом у ее дочери — княгини Елизаветы Барятинской, жены князя Владимира Ивановича Барятинского, генерал-майора, бывшего флигель-адъютанта государя, ставшего в то время командиром Кавалергардского полка. В его-то доме и познакомился Шереметев с юной княжной Мещерской.
Вскоре, благодаря ходатайству родственников, Мария Элимовна стала фрейлиной императрицы Марии Александровны и поселилась в Зимнем дворце. В свете сразу заметили, что новая фрейлина императрицы очень хороша собой. Е. А. Нарышкина в своих воспоминаниях свидетельствует, что княжна была «необычайно красива, дивно сложена, довольно высокого роста, ее черные глаза, глубокие и страстные, придавали ее изящному лицу из ряда вон выходящую прелесть. Звук голоса ее был методичен, и на всем существе ее была наложена печать какого-то загадочно-сдержанного грустного чувства, очень обворожительного».
Находясь в свите Марии Александровны, княжна Мещерская не могла не встречаться с великими князьями. В июне 1864 года Александр пишет матери: «Ездили с обществом в Павловск на ферму и пили там чай. М. Э. Мещерская ездила с нами также верхом и часто бывала с нами в Павловске». Вероятно, тогда и начала зарождаться симпатия между ним и Марией Мещерской.
Великий князь Александр Александрович
Между тем граф Шереметев продолжает свой рассказ: «Когда и как перешла княжна Мещерская во дворец, фрейлиною к императрице Марии Александровне — не знаю, но только с этого времени нерасположение к ней княгини Барятинской стало еще яснее. Совершенно обратное произошло с князем. Он, казалось, все более и более привязывался к ней и сам, быть может, того не замечая, просто-напросто влюбился в нее. В это время мысли ее были направлены совсем в иную сторону. Не сразу догадались, что близость ко двору княжны Мещерской могла иметь неожиданные последствия. Она встретилась с в. к. Александром Александровичем. Представляю другим рассказать, какого свойства было это сближение и насколько оно послужило развитию характера великого князя. Возвышенная и чистая любовь все сильнее захватывала его, и чем сильнее она росла, тем сознательнее относился молодой великий князь к ожидаемым последствиям такого глубокого увлечения. Оно созрело и получило характер зрело обдуманной бесповоротно решимости променять бренное земное величие на чистое счастие семейной жизни. Когда спохватились, насколько все это принимало серьезный характер, стали всматриваться и наконец решили положить всему этому предел. Но здесь наткнулись на неожиданные препятствия, несколько раскрывшие характер великого князя».
А великий князь тем временем записывает в своем дневнике: «В 9 с четвертью был вечер у Мама, все почти играли в карты, я сочинял стихи и страшно скучал и грустил по М. Э., которая не была приглашена».
Однажды Шереметев стал свидетелем сцены, которую живо описывает в своих воспоминаниях: «Между двух гостиных, в дверях, случайно очутился я около канцлера князя Горчакова, княжны Мещерской и в. к. Александра Александровича. Я вижу, как последний нагнулся к княжне и что-то говорил ей на ухо. До меня долетает и полушутливый, полусерьезный ответ: „Молчите, Августейшее дитя“. И тут же князь Горчаков вступил в разговор с обычною своею развязностью, а я отошел от них подальше. Только тут заметил я особенность отношений, о которых до того не догадывался».
* * *
Но случилось то, чего никто не ожидал. Летом 1865 года цесаревич Николай Александрович умирает от туберкулезного менингита. Среди глубокого горя, переживаемого семьей, у Александра было и свое личное несчастье. Он не чувствовал, что достоин престола и не хотел расставаться с Марией. В эти дни он записывает в своем дневнике: «Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжелого положения и, если будет возможность, жениться на милой М. Э.».
Потом: «…будет лучше, если я откажусь от престола. Я чувствую себя неспособным быть на этом месте, мне страшно надоедает все, что относится до моего положения. Я не хочу другой жены, кроме как М. Э.».
