– Assis-toi.
Я делаю, как велено, и сажусь за стол. Она садится рядом, и мы вместе едим хлеб и морковку. Я собираю остатки еды хлебом, прямо как она. Больше мне не хочется вести себя мерзко. Затем она кладет на пустые тарелки мясо с картошкой. На десерт сегодня яблочный пирог, кусочки яблока на верхушке нарезаны очень ровно и тонко.
– Viens, – говорит она после обеда.
Я иду за ней в гостиную, самую ужасную комнату в этой квартире, с этим золотым двухместным диваном посреди комнаты и огромными деревянными стульями по бокам от него. В ней нет телевизора, только книги в стеклянном шкафу.
Ненастоящая мама достает одну из них и садится на диван, похлопывая рядом с собой.
Я сажусь возле нее, но только потому, что мне ее жаль. Но все-таки не слишком жаль – она могла бы отправить меня обратно в Америку, если бы захотела. Она открывает книгу и начинает читать вслух. Я не понимаю ни слова, и начинаю придумывать, как я даю Заку письмо, чтобы он отправил его Маме.
Глава 69
Сара
Париж, 14 сентября 1953 года
Где это видано, чтобы девятилетний ребенок засыпал в час дня? Сара наблюдает, как постепенно закрываются глаза Сэма, пока она читает ему. Ей приходится разбудить его, чтобы снова отвести в школу.
Все потому, что он плохо спит по ночам. Сара слышит, как он плачет и иногда даже кричит во сне. Выкрикивает резкие и злые фразы на английском, которые она не понимает. Днем он постоянно клюет носом; Сара находит его свернувшегося калачиком на кровати посреди дня. Иногда он затихает, чтобы придумать какую-нибудь пакость, чтобы разозлить их. Еще его ноги. Все, что он держит внутри себя, проявляется на его раздраженной коже, покрытой язвами.
Сколько еще она будет все это терпеть? Давид говорит ей быть сильной, держаться, но, кажется, они скорее жестокие, чем сильные.
По пути обратно в школу Сэм идет на несколько шагов обгоняя ее, и она проклинает Шарлотту Бошам у себя в голове. Как она могла не разговаривать на французском с бедным ребенком? Сара никак не может понять этого. Единственное возможное объяснение – Шарлотта, должно быть, женщина без принципов, которая только и рада была сбежать из Франции и забыть свою историю, даже свою семью.
– Привет, Сэм! – к ним подбегает мальчишка с копной кудрявых волос, он широко улыбается.
– Привет, Зак!
Сара поворачивается на сына, удивленная тем, как прозвучал его голос. Он кажется счастливым, нормальным, как голос любого другого ребенка.
Зак останавливается и целует Сару в обе щеки в знак приветствия. Сара ему улыбается. Как чудесный вежливый мальчик.
– J’aide Sam en français
[19], – гордо произносит он. – Mon père est Américain
[20].
Вот тебе и метод погружения! И, честно сказать, ей абсолютно наплевать. Она просто рада, что у Сэма появился друг.
Мальчики тут же убегают в класс, даже не оглянувшись. Сара отмечает, что с ее сыном впервые происходит что-то нормальное. В ней зарождается чувство надежды. Она даже домой идет более легкой походкой, размышляя над тем, как важны друзья в таком возрасте и как благодаря помощи Зака Сэм скоро почувствует себя как дома.
Сара возвращается домой и открывает дверь ключом, но, к своему удивлению, она слышит голоса, доносящиеся из гостиной. Задаваясь вопросом, что Давид может делать дома посреди рабочего дня, она идет в гостиную.
– Добрый день, – обращается она к незнакомцу, пьющему чай из их лучшего фарфора.
– Сара, это Жакоб Леви. Я встретил его в синагоге. – Давид встает с дивана.
– Приятно познакомиться. – Их гость тоже поднимается и делает шаг навстречу Саре, чтобы поцеловать ее в щеку, – Давид столько мне рассказывал про вас и вашу невероятную историю.
Невероятная – это явно не то слово, которое она бы здесь употребила. Трагичную, может быть, шокирующую, ужасную, невообразимую, но точно не невероятную. Ей нечего ответить, поэтому она подходит к дивану и садится. Мужчины следуют ее примеру. В комнате повисает неловкое молчание, и Сара гадает, о чем они могли говорит до ее прихода.
Давид откашливается.
– Если хочешь, там осталось немного кофе, Сара.
– Нет, спасибо.
– Мы как раз говорили о Париже во времена войны, как это было страшно.
Жакоб смотрит на нее своими серьезными темными глазами.
– Я уехал в 1939 году, до того, как стало… совсем невыносимо. У нас была семья в Нью-Йорке. Они нас приняли.
Сара спрашивает себя, почему их гость считает, что должен оправдываться.
– Если бы мы знали, мы бы тоже уехали. – Давид смотрит в свою чашку.
– Естественно. Но тогда никто и представить не мог, что произойдет дальше. – Жакоб замолкает.
– Это точно. Одно дело высылать эмигрантов, но граждан Франции? Этого никто не ожидал. Когда мы наконец поняли, что надо бежать, было слишком поздно.
– Да уж. – Жакоб ставит чашку, которую сжимает в руке, на блюдце. Он выглядит задумчивым, и Сара гадает, что же могло привести его в их дом. – Но я уже видел такое. Все начинается обычно с каких-то незначительных мер, ну, знаете, с которыми можно как-то смириться, например, вам запрещают иметь велосипед или радио. Вы начинаете чувствовать себя неловко – какими-то отчуждёнными, но жизнь продолжается. Последующие ограничения ухудшают ситуацию: они ограничивают список мест, куда вам можно ходить, где можно делать покупки. Теперь вам нельзя ходить в одни и те же места вместе с не-евреями.
Он снова берет чашку.
– И вот наконец они забирают у вас возможность зарабатывать. Становится все сложнее и сложнее содержать семью, ваши дети голодают, и вы начинаете понимать: «Они пытаются убить нас». Но уже поздно. У вас уже нет связей и денег, чтобы выбраться. Теперь вы легкая добыча.
Сара уже слышала это раньше, и каждый раз ей стыдно за то, какими наивными они были во время оккупации Парижа, когда думали, что они в безопасности только потому, что являются гражданами Франции с французской фамилией, которая насчитывает три поколения и живет в роскошном доме 16-го округа. Они были свидетелями массовых арестов в 42 году, но даже и не думали убегать. Не хотели убегать. Было ли это гордостью, мужеством или просто отрицанием?
Сара знает, что Давид попытается отстоять их бездействие:
– Легкая добыча? Да. Сначала нам пришлось носить желтую звезду, затем нам разрешили ездить только в последнем вагоне в метро. Но в первых вагонах ездили боши, поэтому нас это устраивало. Затем нам запретили ходить на Елисейские Поля, входить в театры и рестораны. А потом они прекратили продавать нам еду в определенных местах. – Он кашляет и дергает себя за бороду. – Но жизнь продолжалась. Концерты и спектакли продолжали идти, люди наряжались, выходили в свет, влюблялись. – Он делает паузу. – Мы с Сарой встретились летом 1940 года. У нас была тихая свадьба несколько месяцев спустя, а затем мы переехали в квартиру моих родителей в 16-м округе.
