– На всякий случай.
– На какой всякий?
– На случай, если придет бугимен. Ладно, хватит, пора ложиться спать.
– Но кто такой бугимен?
– Он не существует. Я просто так сказала.
– Зачем тогда ты это сказала?
– Хватит, Сэм. Время спать. С бугименом или нет.
Он смотрит на меня обеспокоенными глазами.
– Не могу спать.
Я наклоняюсь к нему и целую его в лоб.
– Конечно, можешь.
– Не могу. Мне страшно. Можно мне поспать с тобой? Пока папы нет.
Мне нравится мысль, что он будет рядом. Мне тоже страшно.
– Ладно, но только в этот раз.
Я укладываю его в нашей кровати, а сама спускаюсь на кухню, раздвигаю занавески и смотрю на полицейскую машину. Они думают, что я могу попытаться сбежать вместе с Сэмом; конечно, прямо они этого не говорят, но я могу прочитать это в их глазах – подозрение, смешанное с чем-то похожим на жалость. Не знаю, куда себя деть. Время утекает сквозь пальцы, пока другие люди решают, что будет с нашими жизнями. Мардж больше не звонила. Честно говоря, никто не позвонил ни разу. Я думаю, новости распространились быстро. Теперь им будет что обсудить за кофе по утрам.
Не отдавая себе отчет, я бреду в гостиную и наливаю себе бокал ликера «Саузен Комфорт». Залпом выпиваю, чувствуя, как напиток снимает напряжение. Я устала и потерянна. Может, мне стоит лечь пораньше, утром что-то может проясниться. Я бреду обратно наверх, радуясь, что Сэм спит в моей кровати. Он нужен мне рядом. Не включая свет, я раздеваюсь и натягиваю ночную рубашку. Когда я залезаю под одеяло, то слышу дыхание Сэма – легкое, но ровное. Должно быть, он уже уснул. Я лежу на спине, стараясь дышать низом живота в попытке расслабиться.
Сэм делает долгий тяжелый выдох. Он поворачивается лицом ко мне. Я лежу неподвижно, как металлическая статуя. Он пододвигается ко мне, его гладкие волосы щекочут меня. Я переворачиваюсь на бок и глажу его по голове.
– Мама, – шепчет он. – С каким расследованием папа помогает полиции?
– Все непросто, Сэм.
Возможно, в темноте объяснить ему все будет легче. Я слишком долго откладывала этот момент, понимая, что все изменится, когда он узнает.
– Сэм…
– Да.
– Я должна кое-что тебе сказать.
– Что, мама?
– Кое-что про тебя. Твою историю.
– Какую историю?
В темноте я целую его в макушку.
– Помнишь, мы рассказывали тебе о войне, когда ты родился в Париже, и как мы сбежали через горы и океан сюда, в Америку?
– Да.
– Нам пришлось убежать. Там было так много борьбы, на города падали бомбы. Мы боялись, что нацисты взорвут Париж.
– Да, я знаю.
– Когда ты родился, все было по-другому. Это трудно представить. Людей каждый день арестовывали и убивали.
Я продолжаю гладить его по голове.
– То, что я собираюсь тебе рассказать, трудно понять, поэтому слушай внимательно и дай мне закончить, ладно?
Я дотрагиваюсь до его руки.
– Ладно, мама.
– Ты родился во время войны, и, хотя ты был крошечным младенцем, тебя арестовали и забрали в ужасную тюрьму.
– Зачем им забирать ребенка в тюрьму?
– Ты родился не в том месте, Сэм. Они арестовывали всех евреев в Париже и забирали их в страшное место. Многие из них погибли. Но кое-кто спас тебя.
– Что такое еврей?
Я пытаюсь понять, как объяснить ему. Я и сама не уверена, национальность это или религия.
– Это тот… тот, чьи родители евреи. Это передается из поколения в поколение.
– Что? Как дальтонизм? Он тоже передается, и цвет глаз, да?
– Да, но это, это совсем другое. Это больше связано с твоей историей – откуда ты, какой ты религии.
– Мы евреи?
– Нет.
Мы никогда особо не обсуждали религию, хотя Сэм знает много библейских сказаний. Мы поженились в католической церкви, когда приехали в Америку, но наше религиозное воспитание и попытка следовать церковным доктринам нам только мешали. Возможно, потому что мы много раз этим пренебрегали.
– Так почему мы были в тюрьме?
Я не знаю, как продолжить. Как сказать ему, что он не наш сын? Я не уверена, что смогу.
Делаю глубокий вдох, обнимаю его. Вдыхаю его запах – лимонный шампунь и легкий мускатный аромат. Ком в моем горле становится еще больше. Я целую его в макушку и глажу по щеке. Затем слегка щипаю за нос, как делала, когда он был маленьким.
Сэм лежит рядом, такой теплый и мягкий, я чувствую, как он утопает в моей любви. Мы лежим так некоторое время. В безопасности. Вместе.
Потом он начинает ерзать. Я больше не могу оттягивать. Нужно ему сказать.
– Сэм, ты был в тюрьме, потому что ты еврей.
– Но ты сказала, что мы не евреи.
– Мы нет, но ты – да.
Я беру его щеки в руки.
– Слушай внимательно и до самого конца, ладно? Человеком, который спас тебя из тюрьмы, был твой отец.
– Папа?
– Да. Он вывез тебя тайком, пока никто не видел. Ты был совсем крошкой – тебе было около месяца.
– А ты где была?
– Меня там не было. Просто слушай, Сэм. Твой папа работал на железной дороге в тюрьме.
– Да?
– Когда он забрал тебя, ему нужно было тебя спрятать, но ты был такой маленький, что это было несложно. Он спрятал тебя под пальто.
Я замолкаю, собираясь с мыслями, осознавая разрушительные последствия, которые ждут нас, когда я все расскажу.
– Сэм, он не мог взять твою маму и твоего папу с собой. Он не мог спрятать их так, как спрятал тебя.
– Что… я не понимаю. Ты имеешь в виду тебя?
– Нет. Твои настоящие родители – евреи. Они тоже были заключенными, но папа не мог их спасти. Он мог спасти только тебя.
– Но я не понимаю. Это вы мои родители!
Он садится на кровати и вытягивает руку, чтобы нажать на выключатель. Свет наполняет комнату.
Я жмурюсь. Но я хочу увидеть лицо Сэма, поэтому открываю глаза, несмотря на слепящий свет.
– Почему ты говоришь это?
Он закрывает уши руками, будто пытаясь оградиться от правды.
Я тянусь к нему, кладу ладони на его руки.
– Сэм, mon coeur. Мне так жаль. Мы не твои настоящие родители. Твоих настоящих родителей забрали во время войны.
– Нет! – Он вскакивает с кровати, – Нет!
