Слезы упали на бумагу, размыв буквы. Она могла только догадываться, чем ему пришлось отплатить за такое одолжение. Засунув бумажку обратно в хлеб, она медленно его съела. Теперь Давид был с ней. Она будет нести его внутри себя, и это будет питать ее лучше, чем какая-то еда. Я выживу. Я преодолею это, шептала она себе.
Вдруг Мадлен оказалась рядом с ней.
– Что ты делаешь? – хмуро спросила она. – Разве ты не хочешь супа?
Она подняла ложку и вылила бледную водянистую жидкость обратно в миску.
– Снова капустный крем.
Она улыбнулась, но взгляд ее остался пустым.
– Ты ведь не потеряла свою ложку?
– Нет. – Сара приподняла крышку миски, демонстрируя свою ложку, которая была привязана к ней куском старой веревки. Ей пришлось два дня откладывать хлеб с обеда, чтобы достать этот металлический инструмент, но оно того стоило. Невозможно есть суп без ложки.
– Тебе нездоровится?
Мадлен поднесла руку ко лбу Сары и потрогала его.
– Нет, пойду возьму себе немного.
Сара ушла, прежде чем Мадлен стала расспрашивать ее про записку. Не то чтобы она не доверяла своей подруге. Она доверяла. Но она понимала, нацисты могут делать с ними такие вещи, которые заставят их предать даже самых близких людей.
В эти длинные летние дни солнце было ярким и сильно пекло, будто бы издеваясь над заключенными. Их жажда была невыносимой. Челюсти Сары были плотно сжаты, а зубы будто приклеились к щекам. Жажда могла свести с ума, она превращалась в наваждение. Сара мечтала о воде, она желала ее днем и ночью и была готова заплатить за нее любую цену. В один особенно жаркий день она смогла обменять хлеб, который ей удалось припасти, на ведро воды. Она выпила его целиком. После этого ей стало лучше, жажда была утолена.
Невозможно выжить в одиночку, когда даже такая мелочь, как потеря обуви, могла привести к тому, что тебя отправляют в газовую камеру. В конце концов, было легче заменить женщину, чем пару обуви. У Сары появились близкие друзья – Мадлен, Симон – девушка, которая жила по соседству с Мадлен в Париже, и молодая девочка из поезда – Сесиль. Они поддерживали друг друга, женщины присматривали за Сесиль, особенно во время бесконечных перекличек. Их часто будили в три часа ночи и выводили наружу, но не пересчитывали, пока не выходило солнце. Когда одна из них ослабевала и не могла больше стоять, другие женщины сдвигались вплотную и поддерживали ее. Когда их наконец уводили, на земле всегда оставались тела. Их пристреливали, если они не еще не успели умереть. Сара зажмуривала глаза, когда слышала выстрелы, и никогда не оглядывалась на покойников.
После переклички их два часа вели по заболоченной местности, затем выдавали лопаты, мотыги и тачки без колес, которые надо было нагружать и отвозить к канаве. Весь день, прерываясь лишь на то, чтобы пообедать водянистым супом, они копали, нагружали телегу и возили ее. Работа была каторжной, но если кто-то останавливался хотя бы на мгновение, то надзиратели либо спускали собак, которые лаяли на них и кусали за пятки, либо подходили сами и били. Во время работы им приходилось слушать крики боли, в то время как надзиратели стояли и спокойно болтали в группках, иногда даже смеялись. К концу дня заключенных лихорадило, некоторые из них падали и больше уже не поднимались. Но Сара и ее подруги всегда старались отыскать друг друга и поддерживать во время долгого пути обратно в лагерь. Та, у которой было больше сил, запевала «Марсельезу», а остальные подхватывали, если могли. Иногда они не пели вовсе.
Однажды вечером, когда они возвращались обратно, перед ними прошли заключенные мужчины. Сара отчаянно высматривала среди них Давида. Но его там не было. Ее сковал глубокий страх. Что, если он погиб? Как тогда она сможет выжить?
Когда один из заключенных проходил мимо, он уронил что-то у ее ног. Пара шерстяных носков. Она подняла их и запихала под свое полосатое платье. Уже в бараке Сара достала носки, из них выпал клочок бумаги. На нем было написано только три слова: «Только не сдавайся». Было похоже на почерк Давида, но она не могла сказать наверняка. Господи, прошу тебя, молилась она, сохрани ему жизнь.
С самого начала было ясно, что многие женщины умрут. Жизнь в лагере была слишком унизительной, слишком невыносимой для многих из них. Даже сходить в уборную было риском для жизни, потому что проходилось пробираться через экскременты и вставать, согнувшись над длинной открытой канализационной трубой, пытаясь не провалиться в нее. У некоторых не было ни сил, ни желания приспосабливаться к этому аду, но у Сары было и то, и другое. И хотя ее тело иссыхало, будто съедало само себя, а грудь совсем исчезла, ее намерение отыскать Самюэля давало ей сил жить дальше, когда другие сдавались.
Пока они изо дня в день трудились и боролись за свою жизнь, наступила зима. Теперь, если они падали во время перекличек, это означало неминуемую смерть, даже если после их поднимали. Не было ни малейшего шанса сменить промокшую, грязную одежду, которая замерзала прямо на них. Теперь судьба каждого из них зависела от тех, кто был рядом, и последние остатки индивидуализма исчезли без следа. Это помогало им жить. Находясь на грани выживания, они смогли возвыситься и делать такие вещи, которые сами от себя никогда не ожидали. И дело было не в дружбе. Теперь выжить можно было лишь благодаря солидарности.
Сара становилась все слабее. В открытые язвы на ее спине попала инфекция. Симон была дантистом у надзирателей и могла достать дополнительную одежду и даже кое-какие лекарства в месте, которое они назвали «Канада». Оно так называлось, потому что все представляли себе Канаду страной невообразимого изобилия. Симон промывала язвы Сары антисептиком, когда ей удавалось достать его, но язвы никак не заживали. Затем однажды она вернулась с хорошими новостями. Она смогла найти Саре работу в лазарете – отгонять крыс от живых людей и выносить наружу мертвых. Крысы жили в Аушвице припеваючи, некоторые из них вырастали размером с кошку. Они даже осмеливались скалить зубы на Сару, когда та поднимала лопату, чтобы прогнать их. Сперва она даже смотреть на них не могла, и просто бешено махала лопатой, пытаясь их разогнать, но вскоре она осмелела и через две недели даже прикончила одну из них ударом по голове, когда та встала на задние лапки и вызывающе на нее посмотрела. Это заставило Сару гордиться собой, почувствовать себя могущественной в этом мире, где ее жизнь была ничуть не важнее жизни крысы. Либо крыса, либо она, и на этот раз она победила.
Когда она выносила тела умерших наружу, приходилось задерживать дыхание и закрывать глаза, но ее все равно рвало. Вот если бы она могла накрыть их простыней или чем-нибудь еще, ей было бы легче, но их заморенные голодом тела были обнажены, когда она относила их к скипу. Как она могла заниматься этим? Разве не должна была она отказаться? Позволить отправить себя в газовую камеру, чтобы не относиться к мертвым с таким неуважением? Если бы не мысль о Самюэле, возможно, она бы отказалась, но теперь ее долгом было выжить.
Эта работа спасла Сару от работы на улице во время суровых зимних месяцев, а также дала ей возможность красть лекарства. Если бы ее поймали, это означало бы мгновенную смерть, но когда заболела Сесиль, у нее не осталось другого выбора. Высокая температура сжигала бедняжку изнутри, и она больше не могла стоять на ногах во время переклички. Им приходилось окружать ее со всех сторон и поддерживать ее. Скорее всего, это был брюшной тиф, и только антибиотики могли ей помочь. Сара знала, что их хранят в стеклянном шкафу в операционной. Обычно комната пустовала во время обеда, ей нужно было только пробраться туда и взять несколько таблеток. Но в тот день, когда она собиралась это сделать, надзиратели не ушли из комнаты. Весь день кто-то был внутри.
