Я часто вспоминаю этот эпизод и думаю: надо же, какими иногда странными путями мы приходим к правильной цели, оказываемся в правильном пункте назначения.
Так получилось, что Бургундия-Нормандия-Шампань-или-Прованс начались для нас в больнице города Пуасси.
Вернее, началось все в аэропорту Шарль-де-Голль. С ребенком, у которого жар, тошнота, рвота и отсутствие жизни в глазах, мы сели в машину и поехали в больницу. Был вечер пятницы, поэтому именно в этот день и в этот час все французы, все гости столицы, все туристы, все люди в мире выехали на загородное шоссе постоять в многочасовой пробке. Путь, который должен был занять сорок минут, мы ехали четыре часа.
Как всем давно известно, я королева трагедии, непревзойденный мастер театральной истерики, виртуоз драматического нагнетания саспенса. Я не умею оценивать ситуацию адекватно, я это признаю. Я не умею спокойно себя вести, я не умею трезво мыслить, когда мой сын болеет. Четыре часа в пробке на шоссе с тошнящим ребенком в чужой стране провели меня по всей шкале материнских эмоций.
От «мой сын, мой малыш умирает, сделайте что-нибудь, люди добрые, возьмите все, что хотите, заберите у меня все, только пропустите нас» до «сволочи вы французские, я этого так не оставлю, я в газету, я президенту вашему напишу, я вам припомню день Бородина! „Рука бойца колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел!“ Кровавых, вы слышите? Я на вас бомбу брошу. Ядерную».
Высадив нас у больницы, мой муж поехал искать нам ночлег в Пуасси. Больница в Пуасси – это адов лабиринт, дворец в Кноссе. Мой друг музыкант Зисман про такое бы сказал: «Это здание проектировали сумасшедшие Мебиусы». Была тихая безлюдная ночь, я бегала с совсем обессиленным, обезвоженным ребенком на руках по пустынным коридорам, искала приемную для экстренных случаев, детскую, ну или хотя бы медсестру какую, чтобы нас приняли. Наконец на мой крик отозвалась уборщица и провела меня в приемную.
– Номер социального страхования? – спросила у нас медсестра, неспешно заполняя карточки.
Я решила пойти с козырей.
– Мы заплатим наличными. Мы иностранцы, у нас есть страховка, но моему сыну нужна срочная помощь, давайте я заплачу деньгами. Сколько скажете, никакой торговли.
Как ни странно, это не только не сработало, но и вообще остановило процесс.
– Значит, у вас нет номера социального страхования? Ну посидите тут, я спрошу, как мне вас оформить.
Я села в приемной ждать.
Шло время. Бежали годы, мелькали столетия. Одна эпоха сменяла другую. А к нам никто не выходил. Мой измученный сын заснул на стуле, а я уже потеряла всякую надежду.
Наконец нас позвали в кабинет врача, где в облаке сизого никотинового дыма сидел самый счастливый детский доктор в мире. Я знаю, каково это – быть среди курящих людей, мне не впервой, но тут у меня закружилась голова.
– Доброй ночи, мадам, – сказал наш врач тоном доктора Ливси из мультика и восторженно захохотал.
Внимательно оглядев почти безжизненного ребенка, а потом и мое зеленое, самое несчастное в мире лицо, он деловито спросил:
– Кто из вас болен? – потом подумал и добавил: – Более болен?
– Доктор, мой сын умирает.
– Мадам, ваш сын не умирает, у него ротавирус, а вот вам совсем не мешало бы коньячку! – и снова захохотал.
Когда осмотр был закончен, доктор Ливси жестом хорошего официанта достал откуда-то странный прибор.
– Что это?
– Это ректальный градусник. Я должен измерить вашему сыну температуру.
Я не могла поверить своим глазам. После всех мучений, которые перенес мой малыш, сейчас ему будут измерять температуру ректальным градусником? Как это вообще возможно в двадцать первом веке? Уже снаряжена экспедиция на Марс, по Калифорнии ездят машины без водителей, роботы делают операции на открытом сердце, а кто-то где-то еще измеряет температуру ректальными градусниками?
– Мадам, я должен зафиксировать температуру. Так будет точнее, – извиняющимся тоном пояснил доктор Ливси.
Мой мальчик дрался как лев! Сначала его эффектно стошнило сразу на все медицинские приборы в комнате. Потом он опрокинул стул на колесиках и раскидал вокруг доктора все его же, доктора, бумаги. Потом начал кусаться и драться ногами. На визг сбежалась вся ночная смена. И тут наконец в дверях показался мой муж.
– Что тут происходит?
– Мы меряем температуру ректальным градусником.
– Эээээ… а это обязательно?
– Он говорит, что так точнее.
– Спроси его, а нам обязательно нужна такая точность?
Я повернулась к доктору и сказала:
– Послушайте, уважаемый, раз мы уже выяснили, что у моего ребенка острый гастроэнтерит, может, правда, измерим обычным градусником? На диагноз-то не повлияет.
Так и разошлись.
Через два дня мы ехали в Трувиль. Ребенка вылечили, приехал дедушка. Все обошлось. Но мы нечеловечески устали, мы не спали три ночи, перенервничали, и делать не хотелось ничего. И уж тем более не хотелось ездить по давно намеченному маршруту.
Мы проезжали дорожные указатели, и я фиксировала все, что мы не сможем сделать.
– Лез-Андели. Чудесные виды. У Флобера, по-моему, что-то написано о них. Не посмотрим.
Нефшатель-ан-Бре. Знаменитый сыр, кальвадос, сидр, самый большой рынок. Не посетим.
Руан. Жанна д’Арк и руанская дева по прозвищу Пышка. Собор, часы. Сегодня без нас.
Алувиль-Белефос, дубовая капелла. Опять без нас.
Дьепп. Там алебастровый берег, викинги, пираты, порт, паромы в Англию. Не посмотрим.
Фекан. Дворец Бенедиктина, там монахи бодяжат самый старый в Европе ликер. Про это все написано у Мопассана. Не посмотрим. Не попробуем.
Как и следовало ожидать, за этот троллинг мне попало.
– Послушай, ну чего ты добиваешься? Ну да, не посмотрим. Ну да, мы все это упустили. Но зато мы сейчас приедем к морю, расслабимся и выспимся. А завтра придумаем, как нам быть дальше.
– Знаешь, если мы сейчас куда-нибудь не заедем, то единственное воспоминание, которое на всю жизнь останется у меня о Нормандии, – это ректальный градусник.
– Ну выбери, куда нам поехать. Только такой город, где можно провести максимум час. Чтоб нам еще не задерживаться. Чего-нибудь посмотрим и сразу домой.
Недалеко как раз оказалась Этрета. Туда приезжал Клод Моне рисовать скалу. Он сошел на ней с ума, приезжал каждый год, изобразил ее несколько десятков раз. Там еще жил Мопассан и описал эти скалы много где.
Так и поехали.
Когда мы вышли на набережную, мне показалось, будто меня достали из затхлого сырого подвала, где я скрывалась последние двадцать лет, и вывели на свежий воздух. Оглушительный морской запах, чайки, волны, бьющиеся о берег, горизонт этот бесконечный, небо самых невероятных закатных переливающихся прямо на глазах цветов. Жирное плавящееся солнце, отражающееся в скалах. И сами скалы! Фантастические гиганты, останавливающие стихии. Сказочные аркады. Это было зрелище такой целительной силы, что я даже не сразу нашлась, что сказать.
