(Я помню, как ты показал мне свой дом – за много километров ткнул пальцем в нужном направлении: вон там я живу.)
– Я даже купальник не взяла, а там ещё купаются, прогноз так-то хороший…
Катя на глазах теряет всякую решимость; мне, наверное, нужно её поддержать, раз уж мы объединили наши историю в одну? Если уж так сложилось.
– А что ты будешь делать в Сочи, кроме как купаться?
Она тушуется, сникает, тычет сигаретой в вонючее жерло урны и тут же достаёт из пачки новую. Зажигалку мою она присвоила, но это не страшно, у меня в кармане ещё одна.
– Ну погуляю, наверно. Фруктов поем.
Катя точно знает, что она будет делать в Сочи. Она позвонит ему и скажет: привет! Я здесь! Я прилетела, потому что ты сказал, что любишь меня, а я тебя за язык не тянула, вообще-то. Потому что ты обещал поехать со мной в Сочи, а обещания, вообще-то, нужно выполнять! Я тоже, знаешь ли, не на помойке валялась!
В Сыктывкаре Катю даже выбрали «Мисс Очарование» на втором курсе колледжа.
Она точно знает, что будет делать в Сочи, но мне она этого не скажет – да и нет нужды.
Наверное, мне нужно отговорить Катю от этого полёта… Найти те верные слова, которых не сыскалось у Настьки с Дашей. Взять её с собой в командировку – пусть погуляет, ведь город, куда я лечу, ничем не хуже Сочи.
– Лады, – вздыхает Катя. – Жёвку хочешь?
Я не люблю жевательную резинку, но от Кати готова принять что угодно. Она вернула мне то, что я никак не могла отыскать в последний месяц, – моё доверие к жизни! Из благодарности говорю вдруг:
– Через двадцать часов твоя жизнь изменится.
Жвачка падает у Кати изо рта.
– А? – переспрашивает она и повторяет с интонациями давно забытого японского приятеля: – Откуда знаешь?
Я рассказываю ей про джиннов, инвалидов, джипы и беременных женщин. Советую купить лотерейный билет. И снова обещаю, что жизнь её изменится вне зависимости от того, поедет она в Сочи или нет. Через двадцать часов. Засекай.
Впервые Катя слушает меня так внимательно, не упуская ни слова. Запоминает точное время на телефоне. И вдруг порывисто обнимает меня, обдав табачным духом пополам с парфюмом, модным в позапрошлом сезоне (его подарок).
(У меня нет ни одного твоего подарка – раньше я об этом не задумывалась, а теперь жалею: мне хотелось бы иметь что-то вещественное на память о тебе.)
Мы возвращаемся в терминал B и вновь совершаем скорбный путь к терминалу D. На этот раз – в полном молчании.
Я выхожу вместе с ней на улицу, курить мы обе уже попросту не можем. Смотрю, как Катя идёт с чемоданом к аэроэкспрессу, оглядывается и машет мне рукой. А таксисты ошибочно принимают это на свой счёт.
Сквозь дыры в джинсах видны покрасневшие коленки, серёжки воинственно посверкивают в ушах. Жизнь изменится в любом случае, даже если Катя полетит в Сочи – а вот денег за билет ей не вернут! Может, вернуться, пока не поздно? Пока ещё идёт посадка? Может, дать этой заразе – ненужной бесценной любви – последний шанс?
Я не знаю, полетит ли Катя в Сочи. И не узнаю. Её визитку я выбросила в очередной вулкан гигантской урны вместе с последним клочком любовного письма.
До моего рейса осталось всего два часа. Обратный отсчёт: D, F, E, B… Досмотр, эскалаторы, шаттл, чемодан, регистрация, досмотр. Не забыть снять ремень, проходя через рамку. Не забыть забрать ремень. Найти в дьютике Катины духи из позапрошлой коллекции и обрызгать запястье. Написать сыну, что вылетаю.
В самолёте, названном в честь знаменитого поэта Бродского, заняв своё место у окна, кивнув очередному «басисту» в соседнем кресле, я достану телефон, чтобы переключить его в авиарежим, и увижу, как набухает красной цифрой белый конверт.
Мы будем переписываться около года и встретимся ещё несколько раз. Будем блокировать друг друга и снова добавлять в «контакты». Ты однажды напишешь мне, что хотел бы умереть рядом со мной, и не сообщишь, куда денется при этом раскладе твоя жена. Будешь старательно отрезать жену от фотографий, присланных мне из отпуска, но она всё-таки останется на них – цветастым клочком платья, тенью на твоём плече. Она будет с нами третьей, готовой выйти на сцену в любую минуту – и полностью изменить, как говорится, ход повествования. Будет виться рядом, как неотпетая душа. Заглядывать на дно бокалов с вином, которые мы пьём, и листать меню, неодобрительно изучая цены. Вместе с нами станет бродить по городу: одной рукой ты будешь обнимать меня, другой – жену, а если я вдруг суну ладонь тебе в карман, чтобы согреться, она толкнёт меня кулачком, как младенец, изнутри. Как те собаки, которых хозяева выгоняют из комнаты в интимные моменты, она будет прорываться сквозь все заслоны – и склоняться над нами уж и не знаю с какой целью. Собаки хотя бы развлекаются, глазея на голых людей. Весело ли от этого жёнам?..
Мы расстанемся без объявлений и меморандумов – просто перестанем писать друг другу, не перезвоним и выдохнем с обоюдным облегчением.
Спустя год и несколько месяцев я снова окажусь в Шереметьево, прилетев тем же рейсом. Тогда я уже научусь жить без тебя и, случайно открыв в электронном блокноте сохранённые письма, поморщусь от неловкости.
(Надо бы удалить – вдруг помру внезапно, а сын найдёт и прочитает.)
Пока я буду удалять письма, стоя на эскалаторе, ведущем к терминалу D, позади зазвучит бодрый голос.
– А она, прикинь, была, по ходу дела, какая-то ясновидящая. Говорит: через двадцать часов твоя жизнь изменится! Ну и я…
Я оборачиваюсь, ищу взглядом Катю – но её заслоняет плотная толпа людей с чемоданами. А потом проявляет как фотографию – у Кати ровный южный загар. В ноябре…
Она держит под руку высокого мужчину и рассказывает ему об одном очень важном дне, когда она собралась внезапно в Сочи…
– Ну так ты поехала или нет? – спрашивает мужчина. Видно, что он уже устал от этой истории и ждёт, чтобы она скорее закончилась (тогда можно будет рассказать свою или просто потупить в интернете).
Катя откроет рот, чтобы ответить, и в этот момент мне позвонит сын: я отвлекусь, а потом на время потеряю из виду Катю и её спутника.
Я так и не узнаю, что случилось с ней год и несколько месяцев назад. И случилось ли что-то.
Но на выходе 23, где заканчивается посадка в Сочи, мне снова померещится знакомая фигурка – и я решу для себя, что это Катя. Что она летит всё-таки в Сочи – и очень, очень счастлива.
(И вы, пожалуйста, тоже так думайте.)
Слова
Одно дело, если слов не говорят, потому что не могут, совсем другое – если не хотят.
Высоченная красавица Таня спрашивала мужа, художника Мишу Брусиловского, как бы в шутку:
– Почему ты, друг сердечный, не говоришь мне слов? Виталий-то Михайлович вон как красиво заворачивает, а от тебя не дождёшься…
