Приезд чехов – это был, честно говоря, главный аттракцион для всех членов КИДа. Именно к нему мы готовились целый год: зубрили стихи, штудировали передовицы газеты Rudé právo, а самые продвинутые учились готовить блюда чешской кухни (хотя мне уже тогда казалось странным поражать чехословацких гостей их собственными кнедликами – это все равно как угощать русских борщом в Париже).
Предвкушая первый визит иностранцев, я донимала папу, безуспешно пытавшегося укрыться от меня в своей комнате с газетой:
– Ты видел когда-нибудь чехов?
– Видел, – вздыхал папа, жалобно поглядывая на нетронутый «Советский спорт». – На конгрессе в Москве.
– И как?!
– Что – как?
– Ну какие они?
Папа нетерпеливо шелестел газетой.
– Люди как люди. Рожек у них нет.
Я была крайне разочарована таким ответом, уходила в детскую и мечтала, мечтала, мечтала… Не знаю, что уж там такое я себе навоображала, но, когда настоящая делегация чешских рабочих поднималась по лестницам Дома культуры (красно-зелёная ковровая дорожка прижата к ступеням специальными скобками, а бюст Ильича под фикусом блестит, как свежий зефир на срезе), я ощутила такое же точно разочарование. Люди как люди, действительно, – хотя Рената, которую усадили за наш с Катей Парамоновой стол, всё-таки выглядела немного похожей на киноартистку из журнала «Советский экран». Катя глазами делала мне знаки, чтобы я обратила внимание на Ренатин маникюр – ногти у неё были накрашены совсем не так, как у наших мам: не красным, а светло-оранжевым лаком с сильными блёстками. И ведь простая рабочая!
Чехи довольно спокойно слушали, как мы поём, а вот танцы им понравились больше, – мужчины с особенной симпатией хлопали рослой Тане Двоишниковой, исполнявшей сложный танец с подпрыгиваниями. Потом был литмонтаж на чешском языке, когда мы по очереди рассказывали гостям о том, чем занимаемся в клубе, – я очень волновалась за доверенную мне Инной Валерьяновной фразу «Чтеме ческе книжки а часописы», но чудом произнесла её почти не заикаясь.
Более опытные кидовцы заранее предупредили, что главная часть праздника – это когда чехи начнут одаривать нас сувенирами. Обычно пионеры получали жвачки, конфеты, открытки, лишь некоторым везло особенно – и они становились обладателями кукол, мягких игрушек, а одной девочке год назад вручили детские духи!
Я, конечно, мечтала о духах, и, пусть эта мечта не сбылась, нам с Катей тоже повезло. Улыбаясь во все свои зубы с немного островатыми клыками, Рената дала каждой по авторучке, которая писала невиданно светлыми, голубыми чернилами. А по само́й авторучке тянулась изящная надпись золотыми буквами: Zlata Praha! Таких ручек не было ни у кого в школе!
Паша Терентьев, о котором все взрослые говорили, что он похож на маленького Ленина, сразу после окончания праздника предложил мне сменять ручку на две упаковки жвачки Pedro, но я с негодованием отказалась. А Инна Валерьяновна уже после того, как чехи уехали и мы вернули на место стулья, которые собирались по всему ДК, сказала:
– Кто ещё не переписывается с чехословацкими пионерами, срочно подойдите ко мне в следующий раз.
Я подошла, конечно же, – я же тогда ещё не переписывалась! И мне дали клочок бумаги с адресом девочки по имени Зора Галбава. Она жила в Тренчине, эта Зора, а Тренчин находится в Словакии. И когда я написала в первом же письме Зоре, что хотела бы с её помощью учить чешский язык, это было, вообще-то говоря, глупостью. Зора ответила, что чешского языка не знает, – другое дело, если я захочу учить словацкий!
Первое письмо, в котором она всё это сообщила, пришло через два месяца после того, как я отправила своё. И получить его была тоже целая история.
Сначала в наш почтовый ящик положили извещение, где было написано: «М/П. ЧССР».
– Международное письмо, – расшифровал папа. – Пойдём вечером на почту и заберём.
Была зима. Тёмно-чернильная свердловская зима начала 1980-х. Папа знал, куда идти за письмом, потому что сам получал довольно часто то одно, то другое М/П – приглашения на конгрессы по финно-угорским языкам. То из Венгрии, то из Германии, то из Финляндии. Мне этих писем не показывали, я уже потом, взрослой, нашла в отцовском архиве толстую пачку приглашений в конвертах, аккуратно вскрытых с правого края ножом для бумаги.
Ни на один конгресс отец так и не смог поехать, поскольку был беспартийным. Одни университетские недоброжелатели – вполне возможно, из тех, кто скрывался в подписях к официальным поздравлениям на открытках: «Ректорат, партком, местком», – сплетничали, что Матвеев, дескать, еврей. А другие в ответ на это заявляли: ну что вы, он дворянин, это ещё хуже!
В общем, кроме этих приглашений – на тонкой бумаге, в невероятных конвертах, с таинственными марками, – отцу ничего от международного профессионального общения не перепало. Но он знал, где находится отдел доставки п/о 620102, а для меня тогда это было самое важное!
И вот мы шли с папой вдвоём по тёмным дворам Верх-Исетского района, по улицам Шаумяна и Белореченской до кинотеатра «Буревестник» – название-вывеска было сделано угловатым письменным шрифтом, который и сейчас кажется мне очень красивым. А «Буревестника» там больше никакого нет – давно уж снесён наш старый кинотеатр с фанерными креслами. На его месте – короб торгового центра с иностранным названием и рекламным украшением в виде гигантского надувного инопланетянина. Кто-то из знакомых детей называл его с некоторым сомнением «илипланетянин».
В отделе доставки работала пожилая женщина в тёплом оренбургском платке, как у мамы, – только у мамы была ажурная «паутинка», а у женщины – более скучная «пуховка».
– Надо же, такая маленькая, а уже международную корреспонденцию получает, – сказала женщина без всякого умиления, а как бы даже подозрительно, когда я подала ей сложенную вчетверо квитанцию.
Я думала, папа что-то скажет женщине в ответ, но он только усмехнулся немного, и женщина ему улыбнулась, а потом протянула мне изящный конверт, на котором была приклеена марка с надписью «Ческословенско» и рисунком, воспроизводящим в художественном виде трагедию в Лидице.
Мне ужасно хотелось распечатать письмо прямо тут, на почте, но папа сказал – потерпи до дома.
Когда мы вернулись, папа аккуратно разрезал конверт – из него выпала бледно-розовая страничка с маленьким рисунком пони в правом нижнем углу. Я взяла эту страничку с благоговением.
«Дорогая подруга Аня, —
Зора писала разборчивым почерком с идеальным наклоном, —
я буду, конечно, с тобой переписываться. Только чешскому я тебя учить не могу, потому что я живу в Словакии и не знаю чешский язык.
Пришли мне, пожалуйста, твою фотографиру, дорогая подруга Аня. Напиши, что ты любишь делать. Я люблю читать. Я учусь только на единицы и двойки
[3]
и хочу стать врачом. Кем ты хочешь стать?»
