Толстой. Гони его ко всем чертям.
Черт (укоризненно). А еще командир запаса.
Толстой. Слово предоставляется председателю нашего Союза, товарищу Тихонову.
Восточная музыка. Звон бубенчиков. /Появляется восточная танцовщица. Танцует.
Толстой. Что это за безумная фифишка?
Черт. Тише, Алексей Николаевич. Это восточная поэзия, за ней наш председатель того-с. Тише, услышит…/
Толстой. Это почему?
Черт. Много путешествовал. Чисто восточный выход.
Медленно выезжает Тихонов на верблюде, [которого ведут под уздцы], /за ним/ Слонимский и Федин.
Черт. Перед вами наши классики в классическом /классицком/ репертуаре.
Тихонов.
Достиг я высшей власти!
Который день я царствую спокойно.
Но счастья нет в моей душе. Обидно.
(Плачет, обнимая верблюда.)
Слонимский.
Я отворил им житницы. Я злато
Рассыпал им, я им сыскал работу.
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня, беснуясь, проклинали.
Федин.
Я с давних лет в правленьи искушенный,
Мог удержать смятенье и мятеж.
Но ты, младой, неопытный властитель,
Как управлять ты будешь?
Тихонов.
Что же… Возьму уеду
В горы на верблюде.
А иногда и гриппом заболею.
Федин, Слонимский и Тихонов медленно удаляются.
Черт. Ну, что?
Толстой. Безумно – величественно.
Черт. А как же! Ведущие! У нас они только для самых главных грешников употребляются. Возьмешь какого-нибудь нераскаянного… дашь ему тома три…
Толстой. Ладно… Давай следующих… Есть хочется…
[Гитович (выскакивает из-под земли). Козаков…
Толстой и Черт бросаются на него с криками: «не ври, ничего подобного, он не такой». Прогоняют его.
Черт. А еще командир запаса.]
Толстой. Ну, что же… Маршаку и Чуковскому что ли слово дать? Я, откровенно говоря, детскую литературу не…
Маршак и Чуковский выходят с корзиной, полной детей. [Жонглируя ими, разговаривают]
Маршак. Алексей Николаевич. Это хамство. Вы не знаете детской литературы. У нас сейчас делаются изумительные вещи.
Чуковский. Да, прекрасные. Дети их так любят. Как учебники или как рыбий жир.
Маршак. Корней Иванович, я нездоров и у меня нет времени. Я бы доказал вам, что я прав.
Чуковский. /Да, да, да, Самуил Яковлевич./Никто вас так не любит, как я. Я иногда ночи не сплю, думаю, что же это он делает./
Маршак. А я две ночи не спал.
Чуковский. А я три.
Маршак. А я четыре.
Чуковский. /Да, да, да. Вы правы, вы больше не спали. Вы так заработались, вы так утомлены, все вам дается с таким трудом./ Дети, любите ли вы Маршака?
Дети. Любим!
Чуковский. /Ну, конечно, я не детский писатель./ Вы ведь не знаете Чуковского?
Дети. Знаем.
Чуковский. /Как это странно. Меня так редко печатают, что я совсем забыл, что я детский писатель./ Кого вы больше любите – меня или Маршака?
Дети. Нат Пинкертона.
Маршак и Чуковский [с трепетом исчезают] /выбрасывают детей и танцуют./
/Толстой. Давай Лавренева.
Черт. Это вполне безобидный номер. Борис Лавренев в своем репертуаре./
Толстой. Слушай, проклятый бес. Слово предоставляется всему Союзу. Зови всех по очереди. Давай хором петь. Я повеселел.
Черт. Пожалуйста. Слово предоставляется Корнилову.
Тихая музыка. Из-под земли подымается Корнилов. Мелодекламирует под нежные мелодии.
Корнилов. Ах, как хорошо, что меня позвали сюда. Там на столах стоит водка. А она такая вредная, нехорошая. Ах, как я ее ненавижу. Здесь можно не пить. Ай, ай, ай. Как приятно.
Черт. Слово предоставляется Прокофьеву.
Прокофьев. Боря. (Целуются.)
Корнилов. Саша. (Целуются.)
Прокофьев. Как приятно мне видеть лучшего нашего поэта.
Корнилов. Нет, нет, нет. Лучший наш поэт – это ты.
[Гитович (выскакивает). Козаков…
Все бросаются на него. Гитович убегает.
(на бегу.) Дайте сказать. Козаков лучший наш писатель…
Н. Чуковский, Берзин, Толстой (выгоняют его. Все хором). А еще командир запаса.
Черт. Держи писателей!..
Толстой. А что случилось? Водку что ли несут?
Черт. Нет, критик идет.
Толстой. Держи меня за руки.
Входит Камегулов. Писатели…
Камегулов. Не трогайте нас. Пожалейте нас. Критики тоже люди.
Толстой (бросается на него). Совершенно обидные заявления.
Черт. Товарищи, успокойтесь.
Камегулов. Я…
Берзин. Вы слышите, как он меня травит.
Камегулов. Он…
Н. Чуковский. Простите, вы слышите, как он меня заушает.
Камегулов. Но…
Корнилов. Вы слышите, как он мне заезжает.
Камегулов плачет.
