– Если никто из соседей ничего не слышал, это значит,
что потерпевший сам впустил к себе убийцу, – проговорила Ленская после
недолгого размышления. – Значит, он его знал!..
– Правильно, – кивнул Арсений Николаевич, – я
тоже так рассуждал, поэтому проверил всех, кто бывал у того старика. Тем более
что таких людей оказалось совсем мало. Я же сказал тебе – он жил замкнуто.
Правда, соседи сообщили, что его часто навещал дальний родственник, если мне
память не изменяет, Вересов. Молодой мужчина, ему тогда тридцати не было.
– А у этого Вересова имелись мотивы? –
заинтересовалась Александра Павловна.
– Да какие мотивы! – отмахнулся Слезкин. – Я
же говорю – одинокий старик, жил в коммуналке, бедствовал. Сейчас, правда,
таких иногда убивают из-за жилой площади, но тогда жилье еще не приватизировали
и унаследовать его было невозможно. Тем более что никакого завещания
потерпевший не оставил. Но я у этого Вересова на всякий случай алиби проверил…
– Значит, все же были у вас подозрения?
– Да нет, в общем-то, никаких подозрений не было,
просто уж для порядка. Всех проверял, и его проверил.
– Ну и что – нашлось у него алиби?
– Нашлось, – Арсений Николаевич вздохнул и развел
руками. – В день убийства он уезжал в другой город, если не ошибаюсь, в
Таллин. И билеты на поезд мне предъявил.
– И загранпаспорт с отметкой о въезде? – уточнила
Ленская.
– Да что ты! – усмехнулся старый
следователь. – Это же еще в советские времена происходило, в Таллин по
обычному паспорту ездили.
– Ах, ну да… – Александра Павловна
смутилась. – Я и не сообразила…
У нее мелькнула какая-то смутная мысль, но Слезкин снова
заговорил, сбив ее с этой мысли:
– В общем, я его и так не подозревал, а с учетом алиби
вообще вычеркнул из своего списка. Занялся соседями по коммунальной квартире,
там ведь всегда найдутся какие-то конфликты. Ты же сама знаешь – большинство
убийств происходит на бытовой почве. Но и с соседями ничего стоящего не нашел,
так что преступление осталось нераскрытым.
Он замолчал, но потом взглянул на Александру с интересом:
– А почему тебя заинтересовало то старое дело? Неужели
что-то похожее произошло?
– Ох, произошло! – вздохнула Ленская. – И
никаких зацепок, кроме того же способа убийства.
Вдруг Арсений Николаевич оживился, схватил Ленскую за руку и
зашептал:
– Тише! Смотри!
– Что такое?! – Александра Павловна испуганно
закрутила головой, но не увидела никого поблизости.
– Да не топочись ты, как слон! Спугнешь! Смотри, вон
там, на большой березе!
Ленская взглянула в указанном направлении и увидела на ветке
березы крупную, удивительно красивую золотисто-желтую птицу с черными
отметинами.
– Это иволга! – восхищенно прошептал Арсений
Николаевич. – Очень редко встречается!
Ленская поняла, что аудиенция со старым следователем
закончена и больше она от него ничего не добьется.
Тем не менее, вернувшись на работу, она навела справки
относительно гражданина Вересова, проходившего в качестве свидетеля и даже
подозреваемого по тому старому делу.
И здесь ее ждал очередной тупик: гражданин Вересов уже пять
лет, как погиб в автокатастрофе и покоился на Преображенском кладбище. Так что
и эта ниточка оборвалась.
Вера Антоновна пришла домой в девятом часу. После смерти
мужа ей не хотелось возвращаться в пустую квартиру, но раньше она заставляла
себя это делать. После работы наскоро заскакивала в круглосуточный магазин, и
то не каждый день, не глядя бросала в корзинку какие-то продукты и шла домой –
быстрым шагом, не поднимая глаз, чтобы не останавливали соседи. На самом деле,
никто не собирался с ней заговаривать – знакомые выразили свои соболезнования,
соседи поахали, а после кому охота вмешиваться в чужое горе? Это дело вдовье –
тосковать да слезы лить, а у людей свои заботы.
Сегодня Вера Антоновна не стала спешить. Она медленно шла по
улицам и глядела по сторонам.
Оказывается, в городе давно уже наступило самое настоящее
лето, а она и не замечала. Было тепло, люди шли, легко и ярко одетые, улыбались
и ели мороженое. В чисто вымытых витринах магазинов стояли манекены в красивых
платьях, а когда Вера Антоновна подошла ближе, то увидела в витрине себя. Ну
да, вот это пугало в черном костюме с жуткими волосами и есть теперь она, Вера
Семенцова.
Она сама удивилась своим мыслям. «Не для кого тебе теперь
красоваться», – произнес кто-то внутри противным, скрипучим старушечьим
голосом.
За три месяца, прошедшие после похорон, она приноровилась
разговаривать сама с собой. Телефон молчал, на работе сотрудники оставляли ее
одну в кабинете по целым дням, заведующий отделом ничего с нее не требовал. Она
проводила дни в бесконечных воспоминаниях, как и сказал сегодня тот сердитый
человек… Старыгин, кажется… «вы грезите наяву, мечтаете о несбыточном…». Так
оно и есть.
«Не ты первая, не ты последняя, – снова возник в голове
старушечий ехидный голос, – все там будем. Надо в церковь почаще ходить,
поминание о муже заказывать, вот и полегчает. А на витрины пялиться – последнее
дело, ты еще в кино пойди! Что люди скажут?»
«Да отстань ты! – неожиданно огрызнулась Вера
Антоновна. – Что люди скажут? Да ничего они не скажут, им до меня дела
никакого нету! И мне тоже…»
Тут она заметила, что ее отражение в витрине шевелит губами.
Неужели она разговаривает вслух? Этого только не хватало, так недолго и вправду
с ума сойти…
Вера Антоновна решила, что нужно идти домой. Однако
заходящее июньское солнце светило так приятно, так сладко пахло разогретым за
день асфальтом, так радостно звучала музыка в раскрытых окнах, что она плелась
нога за ногу.
Во дворе мальчишки играли в мяч, он был такой яркий,
оранжевый… Вера Антоновна поглядела на свои окна – пыльные, зашторенные, как
будто за ними никто не живет. На балконе ящики с прошлогодней засохшей землей.
В квартире было душно и темно, пахло пылью и свечным воском,
как в деревенской церкви. Вера Антоновна прошла в комнату, не снимая уличной
обуви – все равно пол грязный. Брезгливо поморщившись, раздвинула пыльные
занавески, и в ярком свете клонящегося к закату солнца квартира предстала перед
ней во всем убожестве.
Грязные окна, которые она не удосужилась помыть после зимы,
катышки пыли на полу, мятое покрывало на диване. Все несвежее, потертое, серое
и унылое…
На кухне заляпанная жиром плита. Господи, неужели это еще с
поминок осталось? Ведь больше трех месяцев прошло! Она совершенно не помнила,
как промелькнули эти три месяца. Они просто выпали у нее из памяти – тягучие
серые дни, как использованная жевательная резинка, валяющаяся на асфальте.
И только в комнате мужа сохранился относительный порядок,
хотя на письменном столе и книжных полках лежал толстый слой пыли.
