Скала была не то чтобы твердой, но неприступной. А самое
главное – необъятной. Скала была в крупных пунцовых розах.
– Обними меня! – взвыла скала удивительно знакомым
низким голосом, так что Старыгину показалось, что где-то в горах и вправду
грохочет лавина.
– Алевтина, пусти! – прохрипел Старыгин, почти
задушенный мощными объятиями. – Дай вздохнуть!
– Какой хилый мужчина пошел! – недовольно
заворчала Алевтина Тепличная, ибо это оказалась она, собственной персоной.
Старыгин, узнав ее, даже не очень удивился – кому здесь еще
и собираться-то. Всем знакомым была известна необычайная любовь Алевтины ко
всяким шумным и бесполезным мероприятиям. Ни одна тусовка, ни одно светское
сборище не могло без нее обойтись. Первое время все удивлялись, когда же она
успевает работать, потому что при всей своей безалаберности и любви к шумным
встречам работала она необычайно много и, по ее собственному выражению,
«выдавала на-гора» пейзажи достаточно регулярно.
– Димка! – обрадовалась Алевтина, малость
отстранившись и разглядев то, что трепыхалось у нее в объятиях, больше
напоминавших тиски. – Опять ты! Ты-то что здесь потерял?
– Еще немного – потеряю здоровье! – проворчал
Старыгин. – Ты мне все кости переломаешь!
– А я тебя и не узнала сразу-то! – рассмеялась
Алевтина, как всегда, она была яркая, румяная и чрезвычайно довольная жизнью.
– Ну, не стану тебе мешать! – освобожденный
Старыгин тихонько продвигался назад. – Развлекайся, а я уж пойду!
– Стой! – Лицо Алевтины озарилось какой-то мыслью. –
Ты-то мне и нужен!
«Начинается!» – мысленно вздохнул Старыгин, не прерывая
плавного отступления.
– Димыч, тебя мне бог послал! – Алевтина порывисто
сделала шаг за ним.
У Старыгина остались два выхода – либо сдаться на милость
победителя, либо махнуть рукой на достоинство и спасаться открытым бегством. Он
осторожно оглянулся. Сзади напирала толпа любопытствующих. Люди с энтузиазмом
включались в акцию. Оставалось только позорное отступление.
– Димочка, не в службу, а в дружбу, помоги, а я уж в
долгу не останусь…
– Ну, чего тебе? – с тоской спросил
Старыгин. – Шкаф, что ли, передвинуть?
– Какой шкаф? – удивилась Алевтина. – Шкаф я
и сама могу, еще лучше тебя…
«Это точно», – подумал Старыгин, потирая сдавленную в
объятиях грудь.
– Тут понимаешь, какое дело… – Алевтина глядела не
то чтобы смущенно, но таинственно, как будто собиралась устраивать
правительственный заговор. – Должны ко мне покупатели сегодня подойти. А я
торговаться совершенно не умею, какую цену скажут, на ту и соглашаюсь. Не привыкла
еще картинами торговать. Если бы еще чужие были, а то свои… Я ведь их как детей
люблю, в каждую частицу души вложила, и теперь как от сердца отрываю…
Старыгин поглядел удивленно – никак он не ожидал от Алевтины
такой тонкости и глубины чувств.
– Понимаю, что не права я, – заторопилась
Алевтина, заметив его взгляд, – заранее знаю все, что скажешь. Художник,
мол, для того и пишет картины, чтобы люди на них смотрели, и все великие
мастера прошлого писали под заказ. От этого их картины хуже не стали. Талант
талантом, а ремесло есть ремесло. И за свой нелегкий труд художник обязан
деньги получать.
– Молодец, все правильно понимаешь, – согласился
Старыгин, – а я-то тебе зачем?
– Димыч, пойдем со мной в мастерскую. Ты перед этими
покупателями изобразишь богатого иностранца. Будешь цену на картины
набивать! – выпалила Алевтина.
– Да разве я похож на иностранца? – оторопел
Старыгин.
– А как же! – уверенно заявила Алевтина. – Ты
по заграницам мотаешься, европейский лоск приобрел, костюмчик опять же… где
покупал, в Милане?
– В Париже, – машинально ответил Старыгин.
– Вот видишь! – обрадовалась Алевтина. – Ты
только морду делай и цену повышай! Ну, чем мы рискуем? Не пройдет и ладно!
– Так кого мне изображать – итальянца или
англичанина? – сдаваясь, спросил Дмитрий Алексеевич.
– Нет… – нахмурилась Алевтина, – нужно что-то
более редкое…
– Да я больше никаких языков не знаю так хорошо!
– Да зачем тебе языки-то знать? – возмутилась
Алевтина. – Я же тебя не для беседы приглашаю! Будешь шведом или
датчанином… о, Голландия! Очень хорошая страна, я там была…
– Я тоже… – Старыгин пожал плечами и двинулся за
Алевтиной, которая без труда рассекала толпу, как трехлинейный крейсер
рассекает океанские волны.
– Итак, запомни, алхимик: я даю тебе только о??ну
неделю! Последнюю неделю, а потом…
Герцог резко развернулся и вышел из комнаты, тяжело шаркая
старыми ногами. В дверях он задержался и проговорил, недовольно поморщившись:
– Да, вот еще что… скоро день рождения у моего
младшенького, Гейни… так вот, алхимик: изволь озаботиться каким-нибудь подарком
для него. Хоть какая-то польза от тебя будет! Уж постарайся, сделай для него
что-нибудь забавное. Ну, хоть оловянных солдатиков, что ли… Если мальчишка
любит играть в солдатиков, из него потом вырастает славный воин!
Герцог вышел, громко хлопнув дверью.
Фридрих проводил его тоскливым взглядом. Кажется, его
светлость разозлился не на шутку…
Алхимик поправил свой балахон и поспешил в лабораторию.
Это было его царство, его безраздельное владение. Здесь он
был сам себе граф, сам себе герцог, сам себе владетельный государь. На полках
шкафов его поджидали колбы с кислотами и прочими жидкими препаратами, банки с
солями и редкими землями, коробки с минералами и образцами металлов. На
свободных местах располагались тигли и перегонные кубы.
Все было готово для работы – только надежда на успех слабела
с каждым днем.
Вчера Фридриху и впрямь показалось, что успех близок:
добавив в тигель с редкой землей и толченым шпатом измельченный безоаровый
камень и подержав эту смесь на огне в течение получаса, он увидел на поверхности
тигля змеящиеся, словно ожившие золотистые узоры, подобные шустрым ящерицам,
снующим по каменной стене в жаркий день. Старый Рейни как-то говорил ему, что
так выглядит тинктура аурум, важнейшее вещество при получении философского
камня. Фриц снял тигель с огня и поставил его остужаться в холодный шкаф. К
утру тинктура, несомненно, остыла, и теперь можно будет проверить ее свойства.
Фриц вытащил тигель из шкафа, заглянул в него.
Сосуд был наполнен крупными, матово отблескивающими
кристаллами золотисто-зеленого цвета, напоминающего цвет крыльев майского жука.
Фриц достал с полки выцветший пергамент с записями своего
учителя, старого Рейни, чтобы свериться с ними и узнать, что следует делать
дальше.
Конечно, Рейнхард не сам составил этот манускрипт, он только
старательно перевел и записал на л??тыни фрагмент старинной арабской книги.
