– Значит, будем приспосабливаться к имеющимся реалиям. Нам не впервой сосуществовать в догмарами. Вспомним былые времена…
– Я хочу уйти, – прошептала Ролану Брина. – Давай уйдем отсюда. Пожалуйста.
Ролан посмотрел на нее, отвел с лица темные пряди и, молча согласившись с ней, повел к стойке за вещами.
– Я не хочу участвовать в подобных обсуждениях, в которых вы обговариваете способы расправы над догмарами.
– Не будешь, – ответил Ролан. – Но ты же понимаешь, что у нас нет другого выхода?
– Понимаю.
– Хорошо. Так куда ты хочешь пойти? Может, прогуляться? Подышать воздухом?
– Нет, я хочу домой. Просто пойдем домой.
И они пошли домой: по улицам шумного города, под грусть опадающих листьев…
***
Автобус пришел с опозданием. На тридцать две минуты и тридцать семь секунд, которые в многоградусный холод, да под пронизывающим косточки ветром показались всеми ста тридцатью двумя минутами.
Красный, с черными линиями по бокам – таких за время ее простоя останавливалось поблизости немало. А потому, усыпив свою бдительность, что, разумеется, было сделано не специально, она едва не пропустила «свой», томительно, но терпеливо ожидаемый. Главным образом еще и потому едва не пропустила, что табличка «Радлес», которая должна бы красоваться вверху ветрового стекла, сейчас оказалась снизу, стояла на невидимой панельке, да под таким неудачным углом, что просматривалась лишь верхняя треть всех буковок. Спасибо крикам неравнодушной женщины «Радлес? Он едет в Радлес?», которые вывели ее из состояния забытья и устремили к долгожданному транспорту, у которого к этому времени собралось достаточно людей. Настолько «достаточно», что подступиться ближе, чем на парочку сантиметров к единственно открытым передним дверям не представлялось никакой возможности, учитывая длину выстроенной очереди. А еще эта сумка размером в средний, но до боли в кистях тяжелый чемодан…
Так полагала она. Но теоретически возможным было все – мнение, которого придерживались многие, пытаясь реализовать теорию на практике и подступиться ближе…ближе, еще…но терпели сокрушительное фиаско: уже сложившийся костяк толпы новичков в свои ряды не принимал и уж тем более сквозь них не пропускал.
Когда же ситуация стабилизировалась, и она смогла ступить на ступень, сохранившую отпечатки ботинок каждого вошедшего до нее, то купила билет у кондуктора, что стояла прямо при входе, и прошла под неявные тычки вглубь бензином крещеного салона. Остановилась где-то посередине: увидела щель, куда могла бы приткнуться, и приткнулась: мужчина, который находился поблизости, слегка посторонился.
Перед ней сидел другой мужчина, постарше, с загорелой проплешиной, – над которой она возвышалась, – и в ногах у него стояло ведро со спелыми сливами (в это время, должно быть, покупными), прикрытое белой марлевой тряпкой. Сквозь тряпку сливы и просвечивали.
Машинально сделав то же самое, то есть поставив сумку к ногам, она схватилась за поручень сидения и прижалась к ребру черной спинки. Не прижаться было невозможно: люди продолжали входить, ходить, меняя местоположение, толкаться, без стесненья используя зазевавшихся вместо к случаю подвернувшейся подставки.
Однако в этот момент мужчина, который сидел, переговариваясь с соседом, внезапно вскочил.
– Господи, забыл плетенку, Господи…
Причитая, он выбрался к людям, которые стояли и держались за поручни, и, не забыв ведерка со сливами, засеменил, проталкиваясь, к выходу. При этом женщину, что стояла у ведерка, он ненавязчиво оттеснил назад, тогда как ее подтолкнули вперед. Вероятно, у каждого попавшего в автобус вырабатывался нюх на свободные сиденья. И получилось так, что она оказалась одной ногой в заветной укромности, куда мечтали прорваться многие.
– Вы не будете садиться? – донеслось откуда-то справа.
На нее смотрела женщина: рыжеволосая кудрявая женщина, аккуратно подстриженная под мальчика; женщина, секундами ранее оттесненная мужчиной со сливами.
Ни то под напором природной вежливости, ни то от вызывающих интонаций спрашивающей, которая сама же на вопрос отвечала «не сядешь» одними глазами, она подумывала отказаться. Однако убедительный толчок в позвоночник на корню истребил души метания и предрешил исход размышлений: она согнулась обеденным столиком, когда решила, что жизнь важнее – села. Подтянула к себе сумку с прохода и уставилась в забрызганное окно, дабы не видеть недовольного лица пассажирки.
Но тут наткнулась на другое: мужское, заинтересованно–приветливое, симпатичное, пускай и полноватое. Она наткнулась на лицо соседа.
– В Радлес? – Мужчина улыбнулся.
– В Радлес. – Улыбнулась в ответ и снова посмотрела в окно, за которым поехали дома и тротуары…
– Я тоже, – сказал мужчина, очевидно, принадлежавший к числу словоохотливых. – Ездил к матери, справляли ее день рождения. Все-таки шестьдесят пять исполнилось – как-никак, но все же юбилей! Вот, теперь возвращаюсь обратно. Домой.
Улыбнувшись, она отвернулась – к числу словоохотливых она не относилась, – и уставилась на темные локоны пассажирки, которая сидела прямо перед ней.
– Так вы в Радлесе живете?
Сняла перчатки.
– Да, живу.
– Мне ваше лицо кажется знакомым… Мы с вами раньше нигде не встречались?
– Сомневаюсь. – И это правда. Хотя, возможно, он бывал в «Красной метке», но говорить ему об этом она не собиралась.
– Как вас зовут?
Она замялась.
– Ликерия, – сказала с неохотой, словно он отбирал у нее нечто ценное.
– Ликерия, – повторил мужчина, словно вина пригубил. Оценивая. – Красивое имя. Редкое. А сократить его как-нибудь можно?
– Нельзя. – Опять улыбнулась, продолжая бросать на него редкие взгляды. Для «Лики» он ей чужой.
Мужчина с минуту смотрел на нее, но развивать эту тему не стал: мотнул, скривив губы, головой, мол, ясно и продолжил расспросы.
– Так значит, домой едете…. – Зачем-то закивал. – А здесь вы, чем занимались, уж простите меня за нескромность? Отдых, работа, в гости приезжали?
– По делам, – сказала Ликерия. – По…важным делам. – Нет, никаких пояснений, во избежание затяжной беседы. Однако судя по затянувшейся паузе, сосед ее пояснений ожидал. А, может, решил прекратить разговоры…
– И надолго ли вернетесь в Радлес? Или в скором времени снова…по делам? Видимо, командировки?
Ликерия присмотрелась к собеседнику, подумывая, случаем, а не из спецслужб ли он, поскольку задает неудобные вопросы, выпрашивая то, о чем хотелось не то, что не говорить, но и вовсе не вспоминать как можно дольше.
Она охватила взглядом салон: забавно-неровную горизонталь голов, тесно жмущуюся вертикаль конституций. Однако ответить все же решила:
