Однако поведение Брины Лисандра не оправдывало. Желание спалить живьем догмар от этого никак не уменьшалось, и не столько Лисандра спалить, сколько исполнителей его приказов: зуб на Лисандра точился давно, на протяжении многих тысяч лет, и потому представление мучающегося в агонии Лисандра удовлетворения должного уже не приносило – перегорело, приелось, стало обыденным.
То ли дело его «рабочая сила». Их хотелось растворить в небытие. И тем сильнее кипела в нем кровь, а желание мести становилось ярче, чем страшнее и хуже становились картины, вырисовывавшиеся у Ролана перед глазами: Брина, эти скоты, руки, доставлявшие ей боль, руки, заставлявшие подчиниться. Брина в отключке, ее невменяемость, и эти ублюдки, имевшие доступ к камере в любое время суток. Кто знал, на что они были способны?
Не думать, только не об этом.
Ролан зажмурился и откинул голову, тем самым вдавливаясь ею в сидение дивана.
Эта была еще одна запретная тема для его мыслительно-визуализирующего процесса.
Сам Ролан, дабы подкармливать Брину, изготовлял для нее специальный отвар, что обеспечивал ее питательными веществами, на котором, однако, она могла продержаться не более пяти-шести дней.
Однако Ролан не думал, что Брина пролежит без сознания так долго, она должна была очнуться раньше. И Брина очнулась. Раньше. К счастью.
Два дня в беспросветном бреду, три дня рядом с ней на кровати, и Ролан вливал в нее магическую жидкость, которая выполняла также функции лечебные.
Где был Лисандр? О чем он думал, наблюдая за страданиями собственной сестры? А его шестерки? Брина в неволе заболела, а догмары даже не заметили. Или не захотели заметить, и Лисандр позволил.
Уже неважно. Сейчас она лежала здесь, на его диване, перед его глазами, и в состоянии находилась куда более скверном, чем тогда, когда он ее отыскал.
Как такое могло произойти? Что случилось? Он отлучился на несколько часов, и…как? Что? Почему не уберег? В собственном доме не уберег, и это знание съедало душу куда быстрее мыслей о недосмотре за Бриной Лисандра.
Глаза опустились на подушку, которая лежала в отдалении от него на полу, рядом с вытянувшимся женским телом.
Возможно, действительно стояло поспать?
«Двадцать три : пятьдесят четыре».
Однако Ролан знал, что спать ему нельзя. Да и не получится, разве что урывками.
Правда, полежать с ней рядом он все же мог, да и шея ужасно болела.
Ролан подтянул, куда следует, подушку и устало вытянулся на ковровом полу.
Одеяло он отбросил в сторону, после чего голова повернулась вправо, и перед глазами предстали пряди, длинные, что свисали с высоты дивана. Одну из них он зажал между пальцев.
Почему Дей решил, что Брина не в его вкусе? Ролан всегда предпочитал брюнеток. Вообще-то, в целом темненьких, но…брюнетки были предпочтительней. Да и чувство юмора у Брины отличное. Своеобразное и весьма запоминающееся. Совсем не тонкое, но тем и в душу западающее. Она, определенно, ему подходила. И лицо у Брины было открытым, тогда как взгляд – хитрым, но без злобы. И она не боялась его, всегда крутилась рядом…
«Час : пятьдесят четыре»…
Глава 30
Девочка сидела на кровати: черные волосы, достигавшие талии, маленькие ножки, не достигавшие пола, голубое платье, закрывающее носочки.
Мужчина стоял перед зеркалом: светлые волосы, стянутые лентой, черный сюртук, облегавший талию, серые брюки ног не облегавшие, зато отражающиеся в том самом зеркале.
Брина сидела на кровати. Лисандр стоял перед зеркалом. И комната, грубовато-изящная, в наполнении мужских повседневных принадлежностей.
– Как ее имя? – спрашивала Брина, звеня мелодичным детским голосочком.
– Елена, – отвечал Лисандр, поправляя пластрон огненно-красного цвета, что, привлекая внимание яркостью расцветки, выглядывал из-под высокого темного воротника.
Продолжая покачивать как на качелях ногами, Брина бегло оглядывала комнату, стремясь уличить непогрешимого брата в проказах и скрытых им правонарушениях.
– Мне оно не нравится, – сказала Брина, беспечность которой не скрыла холодной неприязни.
Лисандр улыбнулся, что подхватилось отражением, и, блестя глазами, обернулся к Брине.
– У нее такие же темные волосы, как у тебя, – сказал ободряюще.
Только малышка лишь больше нахмурилась: поджала губы, свела домиком брови.
– Не приводи ее домой.
– Не буду, – заверил Лисандр.
– Ты никогда никого не приводил.
– И теперь не стану.
– Мама разозлится.
– Мама будет рада.
– Не приводи, – воспротивилась Брина, капризно надувая пухлые губки.
Лисандр засмеялся, мягко, искристо. Подошел, присел перед ней на корточки.
– Ты всегда будешь моей лисичкой. – Карие глаза искрились. – На первом месте.
– На первом месте?
– Конечно, – подтвердил Лисандр.
– Это как? – спросила Брина и, потянувшись, заправила брату прядь за ухо.
– Я всегда буду о тебе заботиться больше, чем о других.
– Больше, чем о других?
– Да, – сказал Лисандр. – И мы никогда с тобой не расстанемся. Как ты с этим платьем. – Он дернул рюшу на груди любимого платья Брины.
– Никогда? – удивилась Брина.
– Никогда, – повторил Лисандр.
– Но я устану от тебя! – воскликнула малышка, забавляя своей непосредственностью.
Лисандр усмехнулся, вгляделся в лазурные глазки.
– Тогда мне придется походить к Елене: пока ты будешь от меня отдыхать.
– Не ходи! – закричала Брина, наполняя комнату жалобным плачем. – Она некрасивая!
– Но ты ее не видела.
– Она…она все равно некрасивая, не ходи к ней, – простонала Брина и приластилась личиком к лицу Лисандра.
– Не ходить, говоришь?
– Не ходить! Я не устану от тебя, никогда не устану! – Она обняла его маленькими руками, а после плюхнулась на широкое плечо.
– Правда? – вопрошал Лисандр.
– Да. Я не устану! И никогда от тебя не уйду!
– Не уйдешь?
– Не уйду, не уйду, не уйду…
– Но он заберет тебя у меня.
– Кто? – Брина приподнялась и, округлив глаза, взглянула на Лисандра.