Последствия будут разрушительными.
– Пострадают все. А я не хочу страдать. Хочу лишь снизить степень поражения. А тебе это под силу.
«Ей это под силу», в мыслях повторила Нелли, и ее правая бровь поползла наверх.
– Ну не мне же тебя учить! – Океан поднялся с высокого табурета. Нелли слезала, а он поднимался. – Используй свои… таланты!
И он тоже направился к выходу: она оторопело смотрела ему вслед.
«Используй свои таланты». Таланты…У нее ведь есть они, эти таланты?
Да, видимо, есть. И Нелли их использует. Использует, когда решится.
Осталось только решиться.
***
«Девятнадцать : пятьдесят пять», и Ролан повернул голову.
Даже мертвенно-бледной она оставалось красивой.
Спящая красавица, та, что из человеческих сказок, лежащая под стеклянным куполом, который и не купол вовсе, а крышка гроба,… но о крышке гроба думать не хотелось. Да и не нужно было, поскольку в действительности она была Белоснежкой: кожа белая, волосы темные, и губы – алые-алые. Они выделялись на лице-холсте бутоном не раз упомянутой его сознанием розы, хотя еще недавно были белесы, почти сливаемы с прозрачной кожей.
А теперь горели: пылали живительным пламенем, тем самым, которым должно пылать ее ослабшее, истончившееся тело.
Однако тело Брины не горело. Напротив – оставалось остывшим. Неестественно белым, как будто бы призрачным, с паутинками вен и проступивших прожилок.
«Смертным».
Ее тело выглядело «смертным». Еще немного и…
И об этом также думать не хотелось.
Ролан приподнял затекшую руку, которая длительное время находилась в одном положении, и дотронулся до узкой женской щиколотки – и вправду: совсем холодная. Но сердце бьется: ровно, мерно. Стук сердца – это, пожалуй, единственное, что позволяло ему держаться, не позволяя – более не позволяя – соскальзывать за грань разумного. Если бы не тихие, но различимые удары, если бы и дальше она продолжила видоизменяться…
Все изменилось бы и для Ролана тоже – он сам изменился бы в первую очередь.
Сколько-то времени он поглаживал кожу: нежную, пускай и потускневшую, а после, нехотя, но все же отвернулся. Ощущая, как побаливает напряженная шея, которая неудобно покоилась на сиденье дивана, он неторопливо сменил поле зрения.
«Двадцать : двадцать четыре». Зеленые цифры за мелкой стекляшкой.
Вечер, но который по счету? Второй, третий, четвертый? А может вовсе только первый? Как долго он провел на полу, продуваемый тихими сквознячными ветрами? Как много времени прошло с тех пор, как смог отпустить когда-то теплое тело? С тех пор как сердцебиение Брины стабилизировалось, а кожа отказалась от голубого налета?
Ролан выдохнул и смежил веки – сердце все еще стучало…
На плечо опустилась тяжесть, и Ролан приоткрыл глаза. Перед ним на корточках сидел Александр – надо же, он все еще здесь, – и испытующе смотрел на него.
– Тебе следует немного поспать. – В зелени глазах притаилась мягкость.
Нет, сочувствовать ему не нужно, потому как сердце Брины все еще стучит.
Взглянул на время – «двадцать два : ноль пять». Его оплошность: забылся, задремал, однако слышать его не прекращал – даже во сне оно продолжало биться.
Ролан отрицательно качнул головой: нет, в комнату он ни ногой. Он не оставит Брину одну, не отойдет от нее ни на шаг, и Александр об этом знает.
Видимо, поэтому Ролан видит подушку: ее бросают к подножью дивана.
– Отдохни. Ты совсем не спал.
Ролан спал. До этой минуты. Чуть более полутора часов, и этого, на самом деле, более чем много. А если б он что-то пропустил? Что-то важное? Очень важное?
Наверное, следовало поблагодарить, что разбудили. Так вот: спасибо, Александр.
– Ждать ты можешь и лежа, – к подушке полетело месиво, – желательно, укрывшись одеялом.
Оторвав глаза от синей ткани, Ролан снова посмотрел на друга – говорить совсем не хотелось.
– Я разговаривал сегодня с Нелли, – Александр, напротив, был преисполнен желания поговорить. Да и смотрел на него очень пристально. – Ты же знаешь: она в это верит. А, может, и не знаешь: откуда ж тебе знать? Так я говорю тебе, что Нелли верит: верит в волшебство таинственного обряда, в то, что между нами, ferus, состоящими в близких отношениях с женщиной, – Александр долго подбирал слова, – существует тонкая связь. Ведь ты не первый, сумевший полюбить, здесь есть своя закономерность. – «Не первый»…Ролан вообще еще никакой, поскольку Брина едва дышала. – А она очнется, – сказал Александр. – Если будешь верить. – И следом добавил: – Нелли говорит, что ты должен верить, – Александр усмехнулся, отвел взгляд в сторону. – Да и дышит она, а сердце бьется.
Бьется, и это вселяло надежду. Ту самую, позволявшую верить. И Ролан верил, Нелли могла не беспокоиться. Поскольку иначе было невозможно. В чем тогда смысл, если не в вере? Зачем тогда жить? Зачем тогда ждать? Не проще ли было забыться и прямо сейчас ее отпустить?
Ролан не готов был ее отпускать. Он только нашел ее, только начал жить – жить полноценной жизнью. И теперь она его покидает?
– Я пойду, – прервал размышления Александр. – Теперь я тебе не помощник. Никто тебе не помощник, даже ты сам. Только время, его у тебя предостаточно. – У Ролана, может, и предостаточно, а вот у Брины?
Александр поднялся на ноги.
– Мы проведаем тебя. Вас. Завтра. В случае чего ты свяжешься со мной, – наставительно проговорил Александр. И да, Ролан свяжется. Ради нее он свяжется с кем угодно.
– Ну а ты поспи все же, не помешает.
Скользнув по Брине напоследок взглядом, Александр ушел: Ролан слышал, как закрылась дверь.
Ролан вновь посмотрел на Брину, укрытую мягким желтоватым пледом – выглядела она беззащитной.
Она и до того была очень слабой: в том виде, в котором Ролан нашел ее в подвале…. Это что же с ней делали эти ублюдки? Почему довели до такого состояния? Брина истощала, была покрыта синяками, по расположению и рисунку которых Ролан сделал вывод, что ее привязывали. Крепко. Либо держали в стальных руках-оковах. Тоже крепко. Со всей свирепостью своей нечеловеческой догмарской силы. И эти точки – следы от игл…. Запаха наркотиков Ролан не почувствовал. Да и не стал бы Лисандр…. нет: теперь Ролан не взялся бы утверждать, чего Лисандр стал бы, а чего не стал бы делать. Мужчина, умудрившийся сделать пленницей собственную сестру…
И все же, когда Ролан обнаружил Брину, запаха наркотиков не ощутил. Зато ощутил кое-что другое: одну из разновидностей сильного успокоительного. Для чего успокаивали? Очевидно, кормили. Через иголочку, системой искусственного питания.
Значит вот оно всему объяснение? Причина истощения Брины – отказ от еды, и, уже зная упрямый ее характер, Ролан мог с легкостью в это поверить. А убивать свою сестру либо позволять ей самой себя уничтожить Лисандр не собирался. Вот и получилось, что получилось: для поддержания жизнедеятельности дорогой родни догмару пришлось идти на ухищрения.
