Другая группа кордовцев, состоявшая из восьми тысяч семей, испытала меньше трудностей с поисками нового дома. Во время их изгнания принц Идрис, праправнук халифа Али, был занят строительством новой столицы, впоследствии названной Фес. Его подданные – по большей части кочевники – выказывали непреодолимую антипатию к перспективе стать горожанами, он решил привлечь чужеземцев. Поэтому изгнанники легко получили разрешение обосноваться в городе. Не обошлось без конфликтов. Арабская колония из Кайруана уже обосновалась в Фесе. Эти арабы и потомки кельто-римлян испытывали инстинктивную ненависть друг к другу. Даже будучи поселенцами на одной земле, эти люди так упорно держались подальше друг от друга, что уже в XIV веке внешние характеристики двух рас стали различными. Их вкусы, занятия и обычаи были диаметрально противоположными, и они, казалось, намеренно поддерживают расовые антипатии. Арабы были ремесленниками или торговцами, андалусцы – фермерами. Последним приходилось много трудиться, чтобы заработать на жизнь. Первые имели достаточно и даже могли поделиться. В глазах араба, любившего веселье, украшения и изощренность, андалусец был неотесанным скупым мужланом. С другой стороны, андалусец – или потому, что он на самом деле был доволен монотонной простотой, к которой привык, или потому, что скрывал под неискренним презрением зависть к богатству соседей, – взирал на араба как на хлыща, который проматывает состояние на фривольности. Понимая, что в такой ситуации споры и разногласия между двумя колониями неизбежны, принц Идрис разделил их и определил каждой колонии обнесенный стеной квартал со своей мечетью, рынком и монетным двором. Несмотря на эту разумную предосторожность, арабы и испанцы в течение нескольких веков пребывали в состоянии холодной войны или открытого противостояния. Много раз участок нейтральной земли у реки становился местом стычек.
Если кордовцы, увидев своих отцов, жен и детей убитыми, заглаживали свою вину – акт мятежа – в ссылке, факихи, намного больше достойные порицания, были прощены. Мятеж еще не был подавлен, как Хакам дал им доказательство своего милосердия. Когда был отдан приказ арестовать и казнить тех, кто был зачинщиком восстания, пусть даже они открыто к нему не присоединились, полиция обнаружила факиха, прячущегося в гареме магистрата, своего родственника. Факиха едва не убили, когда на помощь ему устремился кади, привлеченный стенаниями жен. Но он тщетно пытался добиться освобождения родственника, объявив его арест незаконным. Стражники ответили, что получили недвусмысленный приказ и намерены его выполнить. Тогда кади поспешил во дворец и, получив аудиенцию, сказал: «Господин, пророк явил милосердие к курашитам, которые боролись против него. Он простил их и обласкал. Ты из его семьи и должен следовать его примеру раньше, чем другие». После этого кади рассказал о происходящем, и монарх, тронутый его словами, не только освободил пленника, о котором шла речь, но и объявил амнистию для других факихов, многие из которых нашли убежище в Толедо. Им вернули собственность и разрешили селиться с любом районе Испании, за исключением Кордовы и ее окрестностей. Даже Яхья, живший в берберском племени, получил прощение. Ему разрешили вернуться ко двору, где он снова оказался в фаворе у монарха. Тем не менее амнистия была дарована не всем. Среди последних был Талхут, араб из племени моафир. Этот ученик Малика, считавшийся одним из самых смелых демагогов, прятался в доме еврея. К концу года, устав от своего добровольного заключения – которое еврей, к чести ему будет сказано, старался сделать как можно приятнее, заявил своему хозяину:
– Завтра я намерен покинуть твой дом, хотя и нашел в его стенах гостеприимство, которое никогда не забуду. Я отправлюсь к своему бывшему ученику, визирю Абу-л Бассаму, который, насколько мне известно, имеет влияние при дворе. Он передо мной в долгу и, возможно, замолвит за меня словечко перед этим человеком.
– Господин, – ответствовал еврей. – Не верь придворному, если не хочешь, чтобы он тебя предал. Но если ты хочешь меня покинуть, опасаясь, что стал для меня обузой, клянусь, ты можешь жить здесь, сколько пожелаешь, не будучи нам в тягость.
Несмотря на уговоры еврея, Талхут продолжал упорствовать и вечером следующего дня добрался до дворца визиря, никем не замеченный.
Абу-л Бассам был очень удивлен появлением отверженного, который должен был быть в сотне лиг от Кордовы.
– Добро пожаловать! – воскликнул он и пригласил гостя сесть рядом с ним. – Но откуда ты пришел? И где ты был так много дней?
Факих рассказал, что его прятал еврей, и попросил заступиться за него перед эим человеком.
– Не сомневайся, – заверил Абу-л Бассам. – Я сделаю все возможное, чтобы получить для тебя прощение. Это будет нетрудная задача, потому что султан раскаивается в своей жестокости. Оставайся сегодня в моем доме, а завтра я поговорю с принцем.
Успокоенный этими словами, Талхут уснул крепким сном праведника. Он даже не подозревал, что хозяин, так тепло его принявший и снявший своей уверенностью тяжесть с его сердца, задумал предать его принцу. Но именно такое решение принял визирь, когда на следующее утро пришел во дворец, предварительно предприняв шаги, чтобы сделать невозможным бегство факиха.
– Что ты думаешь, – спросил он принца с подлой улыбкой, – о жирном баране, которого целый год откармливали в загоне?
Хакам, думая только о буквальном значении слов визиря, ответил:
– Такое жирное мясо неполезно. На мой взгляд, мясо животного должно быть легче и питательнее.
– Я говорил в переносном смысле, – сказал визирь. – У меня в доме Талхут.
– Правда? И как же он попал к тебе в руки?
– Благодаря приветливым словам гостеприимства.
Хакам приказал доставить к нему Талхута. Факих, войдя в зал, где сидел монарх, задрожал от страха. Хакам, однако, не выказав никакой злобы, с мягким упреком проговорил:
– Скажи правду, Талхут. Если бы трон занимал твой отец или твой сын, дали бы они тебе больше почестей или больше милостей, чем я? Когда ты умолял меня о помощи для себя или для других, разве я не пытался дать тебе то, что ты хотел? Как часто, когда ты болел, я навещал тебя? Когда умерла твоя жена, разве я не встречал тебя у ворот твоего дома? Разве я не был рядом с тобой на ее похоронах? Разве я не вернулся с тобой после этого домой? И какую же награду я за все это получил? Ты решил запятнать мою гордость, опозорить мое достоинство и пролить мою кровь?
Слова султана успокоили Талхута. Он решил, что его жизни ничего не угрожает, и к нему вернулась его обычная самоуверенность и высокомерие. Хакам поверил, что он тронул сердце факиха, но Талхут, совершенно равнодушный и слишком гордый, чтобы признать свою вину и неблагодарность, ответствовал надменно и резко:
– При любых обстоятельствах лучше всего говорить правду. Ненавидя тебя, я повиновался воле Бога. После этого все твои любезности бесполезны.
Услышав эти слова, которые прозвучали как вызов, Хакам ощутил гнев, но сразу овладел собой и ответил спокойно:
– Когда я приказал доставить тебя ко мне, то долго перебирал в уме все известные мне виды пыток, чтобы выбрать самую жестокую для тебя. Но теперь я говорю тебе следующее: Он, который велел тебе ненавидеть меня, теперь приказывает мне простить тебя. Убирайся, и да поможет тебе Бог. Клянусь, пока я жив, ты будешь в почете, как и прежде. Господи, как бы я хотел, чтобы прошлого не было, – добавил он.
