Для духовенства интересы церкви были всем. Каждое событие оно рассматривало исключительно как приносящее ей пользу и вред. Ярые поборники христианства, они должны были отметать не только язычников, но и тех христиан, которые, недостаточно прочно утвердившись в вере, приписывали неслыханные несчастья, выпавшие на долю империи, отрицанию древней религии. Такие люди заявляли, что христианство повредило могуществу Рима и его прежние боги защитили бы его лучше. Священнослужители отвечали им, объясняя – как и их глава – знаменитый автор De Civitate Dei («О граде Божьем» – труд Аврелия Августина), что Риму всегда не везло и что существующие трудности не так ужасны, как о них говорят. К тому же они твердо усвоили одну истину: чтобы взрастить новые идеи, такие как христианские доктрины, нужна свежая почва.
Духовенство, однако, не имело особого влияния на римскую знать. Последние были христианами по форме, поскольку христианство было государственной религией, но слишком испорченными, чтобы принять строгую христианскую мораль, и слишком скептичными, чтобы поверить в догмы. Эти патриции жили ради пиршеств, развлечений и зрелищ и даже отрицали бессмертие души. «Они предпочитают цирк Божьим храмам! – в праведном гневе восклицал Сальвиан. – Они презирают алтари и превозносят театры! Они любят и ценят всякое создание, и только один Творец представляется им порочным и достойным презрения. Они насмехаются над всем, что относится к религии». Нравы варваров были отнюдь не чище; духовенство было вынуждено признать, что они так же несправедливы, алчны, вероломны и коварны, иными словами, так же испорчены, как римляне. Существует удивительное сходство между пороками упадничества и варварства. Но пусть им не хватало добродетелей, но варвары, по крайней мере, искренне верили во все, чему учили их жрецы. Они были по природе своей религиозны. В опасности они рассчитывали на помощь небес. Перед сражением их короли молились в рубище – подобное действо могло вызвать только презрительную усмешку у любого римского полководца. В случае победы они признавали помощь высших сил и благодарили их за нее. Более того, они почитали священнослужителей, причем не только своих – арианских, но и католических, которых римляне презирали. Поэтому не стоит удивляться тому, что варвары завоевали симпатии духовенства. Да, они были еретиками, это правда, и их обучали «плохие учителя». Но что мешает католическому духовенству обратить их в свою веру? И когда такое обращение произойдет, перед церковью откроется блестящее будущее.
Не было ни одной провинции, где бы не оправдались надежды этих дальновидных умов, и нигде они не были реализованы полнее, чем в Испании, когда король Реккаред и его вестготы в 587 году отказались от арианской ереси и стали католиками. (Третий Толедский собор, на котором было окончательно осуждено арианство в Испании, состоялся в 589 году.) С тех пор священнослужители использовали все доступные средства, чтобы облагородить и просветить вестготов – уже частично романизированных, еще до приезда в Испанию, пятидесятилетним проживанием в римских провинциях. За это время они, безусловно, успели понять преимущества цивилизации и порядка. Должно быть, странно было смотреть на потомков варваров, обитавших в лесах Германии, когда они смирно сидели в кабинетах и слушали объяснения почтенных прелатов. До нас дошла любопытная переписка между королем Реккесвинтом и Браулионом, епископом Сарагосы. Король благодарит епископа за то, что он любезно исправил посланный ему манускрипт, и рассуждает о пропусках, ошибках и глупости писцов – putredines ac vitia scribarum, librariorum ineptiae – с уверенностью Бентли или Рункена. Но епископы не ограничивались формированием умов и сердец королей; они сами занимались управлением и законотворчеством. В публичных речах они заявляли, что Иисус Христос назначил их хранителями нации.
Окруженный знатью, король униженно падал ниц перед ними, когда они собирались на очередной Толедский собор, и просил их обратиться к Богу от его имени и дать стране мудрые законы. Пока епископы внушали королям веру в то, что благочестие должно быть главной из их добродетелей, короли, со своей стороны, не могли не понимать, что благочестие означает подчинение епископам, и даже самые испорченные не желали церковного руководства в публичных делах.
Таким образом, в государстве возникла новая сила, которая поглотила все остальные и, судя по всему, должна была возродить и моральные принципы, и институты. К ней, естественно, обращались серфы со своими проблемами. Католическое духовенство, пока процветала арианская ересь, показало себя мягким отеческим утешителем бедных. Для них открывались больницы, и Масона, благочестивый епископ Мериды, дал столько денег серфам в своей церкви, что на Пасху они сопровождали его в шелковых одеждах. На смертном одре этот святой человек освободил своих самых преданных рабов и обеспечил их средствами к существованию. Люди верили, что духовенство намерено уничтожить рабство, как институт, выступающий против духовности, если не против Евангелия. Эта благородная доктрина, проповедуемая церковью в дни ее слабости, наверняка будет претворена в жизнь теперь, когда церковь стала сильной, можно сказать, всемогущей.
Однако духовенство, утвердив свою власть, отреклось от принципов, которые оно выдвигало, будучи неимущим, презираемым и гонимым. Получив во владение обширные территории, населенные серфами, и великолепные дворцы с большим количеством рабов, епископы признали, что поторопились, что время для освобождения серфов еще не пришло и, скорее всего, еще долго не настанет. Святой Исидор из Пелузия удивлялся в пустынях Фиваиды, что христианин может иметь рабов. Другой святой, Исидор, известный севильский епископ, долгое время бывший душой Толедских соборов, которого латинские отцы назвали «славой католической церкви», не цитировал, говоря о рабстве, доктрины своего тезки, а вспоминал мудрецов древности – Аристотеля и Цицерона. «Природа, – утверждает греческий философ, – создала одних, чтобы приказывать, а других – подчиняться».
А римский философ заявляет, что «не является несправедливым, что те, кто не может править сам, должны служить». Исидор Севильский заявил то же самое, но он противоречит сам себе, поскольку признает, что все люди равны в глазах Бога и грех Адама, в котором он находит корень рабства, заглажен покаянием. Мы не имеем ни малейшего намерения винить духовенство в том, что оно не освободило рабов, равно как и возражать тем, кто считает, что раб не приспособлен к жизни на свободе. Мы ограничимся только констатацией факта, который имел чрезвычайно важные последствия, а именно что духовенство было непоследовательным и не оправдало ожиданий серфов. Жизнь этих несчастных нисколько не улучшилась, а, наоборот, стала только хуже. Вестготы, как и другие тевтонские расы в римских провинциях, установили для них личную трудовую повинность. Более того, благодаря удивительной практике, очевидно неизвестной римлянам, последовательные поколения семьи рабов часто оказывали хозяевам строго определенные услуги. Например, одна семья поставляла пахарей, другая – рыбаков, третья – пастухов, кузнецов и так далее. Ни серф, ни раб не мог жениться без согласия хозяина. Если же серф рисковал ослушаться, брак объявлялся недействительным и молодоженов насильственно разлучали. Если серф (или раб) женился на женщине, принадлежавшей другому хозяину, их детей делили между двумя хозяевами. В этом отношении закон вестготов был еще менее гуманным, чем закон империи, поскольку Константин запретил разлучать мужа и жену, отца и сына, брата и сестру. В том, что низшим классам при вестготах приходилось терпеть огромные трудности, сомнений нет, тем более если мы примем во внимание существование многих жестоких законов против беглых рабов и серфов. В VIII веке все серфы Астурии, положение которых осталось таким же, как раньше было по всей Испании, взбунтовались против своих хозяев.
